Ей не хватило бы всего ее бессмертия, чтобы разобраться в себе, и в нем – в нем тоже.

Он стоит чуть поодаль, чуть сгорбившись, словно старик, кем теперь и являлся, и она чуть заметно вздрагивает, когда обнаруживает его одинокую фигуру на месте, ставшем немного их – в конце концов, он изменился слишком сильно, чтобы не изменить и этой привычке. Она хочет уйти – она не в настроении на обмен любезностями (даже или тем более с ним), но он улавливает постороннее движение позади себя, и он оборачивается, и если бы не волосы (длинные, слишком длинные) и так и не исчезнувшая худоба, он бы слишком сильно напоминал ей прежнего себя.

На самом деле, он так сильно напоминает ей прежнего себя даже со всем этим, что она отводит взгляд, лишь бы ничего (ничего лишнего, по крайней мере ничего, что бы ему доставило удовольствие знать) не просочилось сквозь него.

Джейн, кивает он, и его голос отдается морозным эхом в ее голове. Она замечает, что он по-прежнему стоит полуразвернувшись к ней боком. Что его взгляд равнодушен. Что его губы так и не зажили.

Она даже не знает, как поприветствовать его, не говоря о том, что не знает, о чем говорить с ним. Она с печалью по-осеннему продроглой вспоминает о днях, когда говорить с ним не было проблемой.

– Тор будет не рад узнать, что его супруга одета столь неподобающе для такого холодного дня.

Ее платье бежевое, и легкое, и совсем простое. Джейн совсем не мерзнет, и ее бы позабавил его тон, излишне серьезный, почти официальный, если бы она не знала наверняка, что за ним нет ничего. Влага обвивает ее ноги, но ей не холодно. В его взгляде отсветы ушедшего дождя, но ей не холодно.

Почему… Ее губы едва шевелятся, но это не то чтобы важно. Почему ты здесь?

Он не ищет двойного дна (в ее вопросе, как и в ней самой), воспринимая ее слова чересчур буквально, а потому немного хмурится, отчего на лбу пролегает складка (раньше ее не было).

– Где мне еще быть?

Она слышит раздражение, как если бы она вторглась в его личное пространство (так оно и есть). Он обводит взглядом небольшую площадку, за ней – деревья, и его взгляд немного прохладнее, чем был до этого. Она знает – он думает об излишней опеке Тора (тебе пока рано вставать, брат), способного спрятать за четырьмя стенами каждого, кого он любит, до самого скончания веков – будь на то его воля. Но Джейн вовсе не про сад.

Спросить во второй раз она не решается.

Он морщится (недовольство?) и не хочет продолжать беседу, и это столь очевидно, что она была бы благодарна дождю, начнись он вновь. Он бы размыл ее, он бы не оставил от нее ничего. Но дождя больше нет и уже, пожалуй, не будет, и она возвращается назад, в место, ставшее ей домом (почти). Она не чувствует на себе его взгляда.

Она думает, что иногда, в самые жалкие минуты ее жизни она хотела, чтобы он вернулся и забрал ее ничем не объяснимую тоску по нему. Но вот он был рядом, и ничего не изменилось – эта тоска по-прежнему с ней.

========== .3. ==========

***

Быть в его покоях, когда они не пусты и заполнены его присутствием все равно, что оказаться в старом полузабытом сне. Тор снова проходит мимо стеллажей с бесконечными рядами книг, журналов (о, его брат всегда обожал читать, одна из его немногих страстей) – тех самых, на которых за все время его отсутствия не скопилось пыли. Это было бы вполне очевидно, будь остальным открыт доступ в его комнаты хотя бы для простой уборки – но доступа не было, двери оставались плотно закрытыми и не открывались никому, даже Фригге.

Возможно, Один смог бы войти – если бы захотел.

Тор думает над очередным заклятием, но не дает себе времени (сил) поразмышлять над этим дольше, чем следовало бы.

– Не стой, словно чурбан, и не смотри на меня столь жалостливо. Это тебе не к лицу.

Тор усмехается, взглядом скользя по разбирающему свой стол Локи в теперь уже знакомом обличии – приятно осознавать, что, несмотря на все время и пространство хоть что-то остается прежним; например – шипение змей в голосе его брата. Усмешка Тора слишком явная и неприлично широкая, чтобы Локи не заметил и проигнорировал, но Локи, как и всегда, предпочитает пропускать мимо себя хорошее настроение старшего брата.

– Так значит, не расскажешь.

Планировалось небрежно и будто бы невзначай, но вышло даже чересчур. Локи смотрит на него выразительно и не произносит ничего, молчанием своим подчеркивая твердость собственного раннее произнесенного высказывания (отрицания на просьбу), и немного кривит губы. Он предпочитает не отвечать на очевидное.

– И как вновь очутился в столице?

Очередное молчание.

– Ну хоть надолго к нам?

Локи качает головой в раздраженно-унылом незнании, и Тор думает, что эти его отросшие волосы – это явно перебор. Возможно, стоит попросить его остричь их так, как это было раньше, а то слишком непривычно для взора (пусть он и сам свои волосы не отрезал бы ни за что и ни за что не позволил бы к ним прикоснуться без его на то разрешения).

Он решает попробовать другое, беспроигрышное в своей искренности (искренность не может быть на стороне проигравших).

– Ты знаешь, она скучала.

Он просит хотя бы за их мать. В конечном итоге, что бы ни произошло, она не виновата, и она определенно не заслужила, чтобы ее оставляли без единого слова прощания. Локи отвлекается от монотонной работы. Локи смотрит серьезно и глубоко, и Тор невольно ежится от чувства, ставшего причиной и источником этого глубокого взгляда.

– Я знаю, – отвечает он, впрочем, скорее для себя, чем для кого бы то ни было, и трясет головой, словно бы отгоняя наваждение или призраки прошлого. Тору кажется, будто он вспоминает сейчас об отце, о том, что думал, как ощущал, переживал он (дни молчаливого непонимания, смешанные с недовольством, неприятием, тревогой), но Тор не может сказать наверняка.

Наверняка он может сказать другое – простое и очевидное.

– Если тебе что-то нужно (помощь, прикрытие, убежище, молчаливое присутствие), ты всегда можешь обратиться ко мне.

Локи больше не оглядывается на него (не хочет или не позволяет себе), но все же кивает если не в благодарности, то хотя бы в принятии. Он уверен – его старшему брату больше нечего сказать (попросить).

Но Тор не уходит. Тор непривычно (раздражающе) переминается с ноги на ногу, потому что есть еще кое-что, кое-что важное, тревожащее, разъедающее изнутри.

– Знаешь, Джейн тоже переживала, – наконец говорит он. Он хочет, чтобы его голос звучал мягче, чтобы в нем не было этой промозглой сырости, и он старается, правда старается ее убрать, пусть и выходит совсем скверно, почти совершенно никак.

Локи застывает (замерзает) в удивлении, но не густом – словно бы уже ожидал чего-то подобного, но все же позволил себе оказаться неподготовленным. Он выпрямляется излишне плавно, и отсутствие острых углов настораживает Тора.

– Твоя супруга? – спрашивает он. – С чего бы ей переживать?

Его голос – что мрамор, ровный и без выбоин, а в нем самом нет ничего, кроме пустоты, он сам – пустота, и Тор думает, что это даже к лучшему, это его абсолютное непонимание (наигранное специально или же настоящее), ведь именно оно позволяет ему отпустить то, что копилось годами (излишнего волнения, недоверия).

Он пожимает плечами – уже свободнее, позволяя голосу литься легче.

– Я думал, вы неплохо ладили.

Это немного не отражает правду, но, по крайней мере, под таким углом все кажется понятнее, все это можно принять.

Локи предпочитает медлить, и Тор боится, что видит в нем неуверенность (как будто бы он не знает, как ему реагировать), но это – его невысказанное смятение – длится не дольше секунды, и его недостаточно, чтобы вызвать подозрения. Тор мог бы уже пошутить, чтобы уже убедиться наверняка, что рад, что его младший брат больше не обхаживает его жену, но получилось бы грубо и топорно – даже для него, облачающего в слова один их своих худших страхов, и, судя по выражению лица Локи – даже отдаленно не смешно. Поэтому он предпочитает удалиться, пока это не стало чем-то слишком.