В современном Китае изучение мировых реалий и создание науки международных отношений с «китайской спецификой» считается общенациональной задачей. Такая наука востребована и встречает финансовую, институциональную и пр. поддержку со стороны государства4. Эксперты отмечают взаимозависимость и взаимопроникновение взглядов политических и академических международников Китая. Они подчеркивают, что и те и другие стремятся позиционировать себя в глобальном масштабе и отстаивать китайские интересы в международном взаимодействии [Noesselt, 2010].

В России запрос на развитие национально ориентированной науки международных отношений гораздо слабее. Несмотря на некоторые позитивные сдвиги в институализации и формировании инфраструктуры международных исследований [Цыганков, Цыганков, 2014], существующая система организации науки и образования способствует скорее игнорированию национальной международно-политической мысли, самоколонизации национального образовательного пространства в пользу Запада. Поэтому стремление к развитию национальноориентированных международных исследований во многом остается уделом энтузиастов. Хотя инфраструктура российских международных исследований вполне сопоставима с китайской, российские ученые-международники испытывают трудности, связанные с бюрократизацией научной деятельности, доступностью новейшей литературы и ведущих научных журналов на иностранных языках [Лебедева, 2013; Тимофеев, 2014]. Финансово-экономический кризис и западные санкции ограничивают возможности контактов с зарубежными коллегами и участия в престижных международных конференциях. Китайцы же не только учатся и работают на Западе, но и возвращаются в КНР, где созданы комфортные условия для ученых-международников и национально-ориентированных исследований.

Указанные факторы объясняют особенности основных трендов в развитии международно-политических исследований в рассматриваемых странах, в осмыслении места и роли России и Китая в меняющейся структуре мирового порядка.

Становление национальных школ международных исследований в обеих странах связано с освоением существующих в мировой / западной науке макротеорий и с возникновением «поколения переводчиков», как охарактеризовал эту ситуацию А.Д. Богатуров, имея в виду период интенсивного осмысления западной международно-политической мысли. Различие заключается в том, что в Китае этот процесс привел к формулированию основных концепций МО «с китайской спецификой», которые можно рассматривать как попытки создания собственной «большой теории», у нас же делаются только первые шаги в этом направлении. «Поколение переводчиков» в Китае выполнило свою задачу: от освоения западных подходов и макротеорий китайские международники перешли к осмыслению собственных задач и попыткам концептуализации миропорядка, опираясь на ТМО «с китайской спецификой».

Даже те ученые, которые отвергают необходимость особой китайской школы международных отношений, подчеркивают различия в понимании мировой политики китайскими и западными исследователями. Так, например, по мнению Янь Сюетуна, международная наука должна учитывать, что, как отмечено в текстах древних китайских учителей, сила имеет гораздо меньше материально-физических коннотаций и намного больше моральных элементов [Xuetong, 2011]. Для Чжао Тиняна мировоззрение, основанное на древнекитайских представлениях, способствует более адекватному восприятию современных международных отношений, чем взгляды, лежащие в основе Вестфальской системы [Tingyang, 2005]. По убеждению Цинь Яцина, китайская школа теории МО не только возможна, но и будут способствовать производству знаний и творческому синтезу разных культур и цивилизаций [Yaqing, 2013 b].

При этом, поскольку в КНР доминирует тенденция к учету национальных традиций и «особенностей», китайские международники стремятся не «раствориться» в глобальном академическом сообществе, а присоединиться к мировым дебатам с целью участия в создании универсальных теоретических рамок, которые автоматически включали бы китайские концепты миропорядка и международных отношений в целом [Бузан, 2012]. Главная функция «китайской школы» – разработка концепций, которые отражали бы традиционную культуру и национальные интересы Китая и позволили бы интегрировать эти концепции в контекст глобальных дебатов мирового академического сообщества. Это приводит к тому, что вопрос о «китайских особенностях», оставаясь на периферии мировой политической науки, уже с начала 2000‐х годов привлекает к себе внимание и за пределами КНР [China and… 2009; Jacques, 2009; Contemporary Chinese… 2012; Katzenstein, 2012; Luttwak, 2012; Qing, 2013; A Confucian… 2013; Chih, 2013].

В российском академическом сообществе существует позиция, согласно которой поиски «местных особенностей», а тем более попытки создания «автохтонных школ» не только неплодотворны, но и чреваты игнорированием основных достижений мировой международно-политической мысли. Число последовательных сторонников такой позиции относительно невелико. Вместе с тем предупреждение об опасности изоляционизма не может оставаться без внимания большинства российских ученых, которые разделяют мысль о необходимости развития национальной школы международных исследований. Между ними существует согласие в том, что такая школа должна более внимательно и целенаправленно опираться на традиции и наработки отечественной мысли и интегрировать все достижения мирового / западного научного сообщества [Цыганков, Цыганков, 2014]. Следует признать, однако, что на пути решения как той, так и другой задачи стоят серьезные трудности: русская политическая мысль недостаточно активна по части включения ее лучших традиций в современный концептуальный аппарат международных исследований [Цыганков, 2014], а достижения мировой науки слишком часто «конвертируются» в ней в американо- и западоцентризм.

Российские и китайские эксперты отмечают, что в обеих странах наблюдается отсутствие единой идеологии академического дискурса, фрагментация и диверсификация международных исследований. Схожей является и своего рода дихотомия: «западники vs почвенники и государственники» в РФ, «исключительно западный дискурс vs ориентация на традиционную политическую культуру» – в КНР. При этом в обоих случаях западные / американские аналитические модели рассматриваются их китайскими и российскими приверженцами как строго научные аргументы, дающие объективную и единственно верную картину действительности, а модели их оппонентов – как не имеющие никакой научной ценности. То, что в КНР основные участники дискуссии, принимая западный дискурс, склоняются к необходимости «китаизации» ТМО, во многом определяется «госзаказом» – это требование не только поддерживается, но и инициируется правящими элитами. В России же этот спор связан не столько с партийно-государственными реалиями, сколько с историческими дебатами, имеющими отношение к геополитическому положению страны. Кроме того, здесь он по-прежнему ведется преимущественно в «западном» формате и еще не ощутил в полной мере внутреннюю потребность в «россиезации» ТМО. Однако и здесь за последние годы наметился тренд к более четкому формулированию и обоснованию правомерности национальных интересов не только в сфере дипломатии, но и в исследовании международных отношений и внешней политики. По нашему мнению, тот факт, что он возник и развивается, прежде всего в формате экспертных оценок и прогнозов, базируясь, главным образом, на реалистических подходах, вполне объясним: теория и методология политического реализма не только доминирует в российском сообществе международников, но и стимулируется самой обстановкой, складывающейся сегодня в мире в целом и вокруг России в частности.

В свою очередь, в Китае больше, чем в России, популярны «английская школа» и близкий к ней по методологии социальный конструктивизм [Бузан, 2012, с. 73–82]. И это тоже неслучайно, учитывая высокую степень взаимозависимости китайской и западной (прежде всего, американской) экономик, национальную историю Китая и стремление КНР к конструированию регионального политического пространства на основе собственных представлений о справедливом международном порядке. При этом международники КНР говорят о «китайской специфике» (Чжао Тинян, Цинь Яцин), с позиций которой они критикуют взгляды Б. Бузана и А. Вендта – ведущих представителей «английской школы» и конструктивизма. Так, например, по мнению Цинь Яцина5, центральные понятия, на которых основаны данные теории – «международное общество» и «идентичность», – статичны и культурно ограничены [Yaqing, 2013, p. 67–89]. Китайские идеалисты, разумеется, высказываются о неправомерности аксиоматики политического реализма. Однако сколь бы последовательными ни были их позиции (вплоть до утопических идей о мире, сотрудничестве и развитии как ведущих тенденциях современного глобального развития), их критика реализма не затрагивает таких краеугольных положений, как незыблемость национального суверенитета и ведущая роль государства в мировой политике. Впрочем, линия политического реализма также достаточно заметна в китайской литературе по международным отношениям. Так, например, Янь Сюетун пишет, что «жесткая сила на самом деле может быть в равной степени важна как для гуманной власти, так и для гегемонии, поскольку мораль является хотя и необходимым, но не достаточным условием для достижения мирового лидерства» [Xuetong, 2011, p. 91].