© Зверев С.И., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2018

К вечеру дорога опустела. После шести часов по ней проехала только одна телега, в которой сидел не немецкий солдат, а какой-то местный дедок, безуспешно подгоняя усталую клячу голосом и подстегивая ее вожжами. Когда телега скрылась за дальним поворотом, на опушку вышел человек в немецкой форме с погонами обер-лейтенанта. Он долго стоял, почти не шевелясь, прислушиваясь и вглядываясь в лес на противоположной стороне.

В этой предвечерней тишине особенно угнетающе выглядело шоссе. Вправо и влево, на сколько хватало взгляда, на обочинах стояли и лежали грузовики, легковые автомашины, мотоциклы, телеги, передки артиллерийских орудий. Все – разбитое, разбросанное взрывами, сгоревшее частично или дотла. Обуглившаяся древесина, почерневшее железо и еще вполне уловимый запах гари.

Часть воронок еще не была засыпана, немцы починили проезжую часть, стащив на обочины остатки машин. Зрелище было страшное, невольно представлялась хорошо знакомая картина первых недель войны, когда по дорогам шли колонны военных, текли потоки беженцев. В воздухе вдруг появлялись немецкие бомбардировщики и с ужасным воем начинали пикировать на шоссе. Черные разрывы бомб разбрасывали машины и людей, все начинало гореть, взрываться. Кричали люди, ржали и рвали постромки обезумевшие лошади, ревели двигатели. А бомбы сыпались и сыпались. Через несколько минут на дороге оставались лишь трупы, смрад и гарь. И в установившейся тишине, которая была еще страшнее бомбежки, вдруг начинали кричать раненые, женщины плакали и звали детей. Вот она, обратная сторона войны, победного шествия по чужой стране.

Рядом с обер-лейтенантом как из-под земли вырос человек в маскировочном костюме, с автоматом ППШ в руках.

– Глядите-ка, как у них все культурно, мать их в душу, – зло произнес человек. – В шесть уже ни одной машины. Все делается с девяти и до шести. Рабочий день, значит, закончился. Как у себя дома…

– Ладно, Фильченко, приступайте, – сказал ему обер-лейтенант по-русски.

– Есть, – кивнул человек в маскировочном костюме и, не оборачиваясь, махнул рукой.

Из леса неслышно появились еще четверо бойцов в таких же маскировочных костюмах.

– Акимов, готовь на всякий случай рацию, чтобы не мешкать, если найдем, – приказал Фильченко. – Захаров со мной, Абдуллаев и Жогин направо. Смотреть внимательно по сторонам. Немец, он, конечно, не любит в неурочное время за ворота выходить, только если до ветра. Но у войны свои порядки. Может и колонна неожиданно пройти, может и припоздавший какой-нибудь начальник с охраной проехать. Чтобы тихо у меня, как тени!

Молодой радист вернулся в густой молодой березняк и поставил на землю вещмешок с радиостанцией. Остальные бойцы осторожно двинулись вдоль разбитой техники, осматривая каждую машину, каждую груду железа, перевернутую повозку. Шли быстро, но действия каждого разведчика отличались точностью и неторопливостью. Первым делом – проверка на минирование или на неразорвавшиеся боеприпасы. И авиационные бомбы, и артиллерийские снаряды, и мины не всегда взрываются при падении на землю. Иногда они могут лежать так довольно долго, в зависимости от причины, по которой не сработал взрыватель.

Слева, со стороны городка Лыков Отрог, послышался шум моторов. Фильченко повернул голову и прислушался. Это не одиночная машина. Грузовики! Он посмотрел на Абдуллаева и Жогина – ребята присели за обломки машины и замерли. Самому Фильченко было ближе забраться под перевернутую телегу и скрыться в ворохе соломы.

Захаров, осматривавший перед этим перевернутый грузовик, шагнул в сторону, под свисавший клочьями брезентовый тент. Он не сразу почувствовал, как под ногой чуть шевельнулась оторванная от борта грузовика доска, а за рокотом приближающихся немецких машин не расслышал, как с легким звоном отлетела в сторону скоба спускового рычага гранаты и зашипел запал. Выпавшая, видимо, из чьей-то руки граната с выдернутой чекой лежала здесь две недели, случайно прижатая доской. На войне никогда нельзя зарекаться от случайностей и думать, что все зависит от тебя самого.

Взрыв гранаты Ф-1 оглушил разведчика. Ни один из осколков его не задел, но ступню практически оторвало взрывом. Сержант Захаров на глазах немцев, уже остановивших свои машины, упал возле перевернутого грузовика. Он слышал крики вражеских солдат и, теряя сознание от боли, сделал то, что единственное мог и должен был сделать в этой ситуации. Принять бой, вызвать огонь на себя, дать возможность товарищам скрыться в лесу.

Старшина Фильченко видел, как Захаров полз к дороге и стрелял. Потом пуля попала ему в голову, и капюшон маскировочного костюма окрасился кровью.

– Ребята, в лес! – крикнул старшина, выхватывая автомат из рук мертвого Захарова. – Уходите, я прикрою.

Положив стволы автоматов перед собой на край брошенной телеги, он стрелял с двух рук, используя высокую скорострельность ППШ, буквально заливая пулями обочину дороги, из-за которой немцы пытались подняться в атаку. Когда кончились патроны, старшина взялся за гранаты. Он бросил две. Гранаты перелетели через дорожное полотно и взорвались на другой стороне. Третью Фильченко бросить не успел. Две пули пробили его грудь, он упал навзничь, уставившись мертвыми глазами в темнеющее небо.

Разведчики не смогли отойти в лес. Немцы стали охватывать с двух сторон место странного взрыва, где неожиданно появился русский. Несколько минут, и напряженный бой закончился. Кроме еще двух русских в маскировочных костюмах возле дороги, немцы обнаружили в березняке радиста, который подорвал себя и рацию гранатой. Судя по тому, что проволочная антенна была заброшена высоко на дерево, рация была готова к сеансу связи, а может быть, он уже состоялся, прежде чем погиб радист.

Измотанные в боях пехотинцы шли, понурив головы. Осень 41-го года была холодной. Серые снеговые тучи ползли по мрачному небу так низко, что, казалось, задевали верхушки деревьев. Начавшийся с утра снег начал таять и превратил дорогу в черное месиво. Холодный октябрьский ветер трепал рваный брезент на кузове застрявшей полуторки, которую безуспешно пытались вытолкнуть десяток обозленных матерящихся красноармейцев. В заляпанных до пояса шинелях, еле вытягивая ноги из липкой непролазной грязи, они провожали хмурыми взглядами проехавшую мимо «тридцатьчетверку» с бортовым номером 077.

Алексей Соколов сидел в люке башни в самом мрачном настроении. Уже октябрь, морозы, скоро наступит настоящая зима, а Красная армия все отступает. Не бежит, конечно, сражается, цепляясь за каждую удобную позицию, отбивает атаку за атакой, но потом снова уходит на восток.

Младший лейтенант со своим опытом командира танкового взвода, который вступил в бой на второй день войны, видел это именно так, потому что был в первых рядах воюющих. Он ходил со своими танкистами в контратаки, держал оборону, шел на восток, оставляя деревни и города. И смотрел в глаза их жителям.

Но как командир Красной армии, Алексей понимал и другое. Все не так, как видится. Не армия слаба, не техника уступает немецкой. Где-то командование проигрывало в тактике, а может, и в стратегии. Вермахт наступает, используя фланговые охваты, как стальными клещами сжимая советские части танковыми дивизиями и механизированными армейскими группами. Или врубается, найдя слабое место в обороне Красной армии, мощным клином все тех же танковых армий, рассекает и уходит на оперативный простор, а следом идут механизированные части, успевающие за танками, которые добивают расчлененные, окруженные подразделения.

Отступление Красной армии происходит потому, что командование снова и снова выводит подразделения из возможных котлов, отводит на новые позиции, где можно организовать оборону, накопить силы и провести ответную наступательную операцию. Но немцы снова и снова не дают такой возможности.