Приход к власти Владимира Путина совпал с началом нового периода роста цен на нефть на мировых рынках. В свою очередь высокие цены на энергоресурсы сыграли важную роль в обеспечении социально-политической стабильности в России. Поддержание этой стабильности стало для Москвы одним из приоритетов, определяющих, в том числе, и ее внешнюю политику.

В 1970-е годы средняя цена нефти выросла по сравнению с предыдущим десятилетием более чем в 10 раз. Причем положительный эффект для Советского Союза от этого был гораздо выше, чем для других стран – экспортеров углеводородного сырья. В то время как страны ОПЕК снизили поставки на мировой рынок, СССР, наоборот, увеличил производство нефти (с 285 млн т в 1970 г. до 527 млн т в 1979 г.). Рост доходов от экспорта нефти во многом обеспечил социально-политическую стабильность Советского Союза в 1970-е и начале 1980-х годов.

Во второй половине 1980-х годов более чем двукратное падение цен на углеводородное сырье на мировом рынке привело как к социальной, так и к политической дестабилизации в СССР. В 1990-е годы ситуация на энергетическом рынке, учитывая инфляцию, ухудшилась даже по сравнению с предыдущим десятилетием. Фактически ситуация 1970-х годов повторилась в точности наоборот: Россия не только потеряла на цене, но и на объемах, снизившихся практически в два раза (до 305 млн т) по сравнению с пиком производства в 1987 г. (569 млн т).

Начиная с 1999 г., т.е. в период, когда Владимир Путин стал премьер-министром России, цены на углеводородное сырье начали вновь расти. Причем в среднем по сравнению со второй половиной 1990-х годов цена нефти в 2000-х годах выросла более чем в 4– 5 раз. Одновременно восстановилось и производство нефти (до 480–490 млн т). А доля России в мировой добыче нефти в течение 2000–2013 гг. возросла с 8,9% до более чем 13%. При этом, даже несмотря на новый золотой период нефтяной отрасли для Москвы в 2000-х годах, оставался открытым вопрос, как избежать потенциального снижения цен на энергоресурсы.

Дело в том, что у Москвы нет действенных инструментов влияния на стоимость углеводородного сырья. Прежде всего, Россия не обладает запасом мощностей, которые можно по мере необходимости задействовать как для повышения, так и для снижения производства. Зато такой запас есть у другого нефтяного лидера, Саудовской Аравии, которая может в случае необходимости за короткое время нарастить или снизить добычу на несколько миллионов баррелей. Москва не может влиять и на политику стран-экспортеров, как это делает Эр-Рияд, фактически являющийся лидером ОПЕК. Кроме того, по доказанным запасам углеводородного сырья Россия занимает лишь девятое место в мире.

Цены на газ, в отличие от нефтяных, определяются на региональном уровне. В этом плане у Москвы есть гораздо больше возможностей оказывать влияние на газовый рынок, чем на нефтяной. Дело в том, что Россия является безусловным лидером не только по объемам добычи, но и с точки зрения доказанных запасов газа. А основные конкуренты Москвы на этом рынке гораздо в большей мере подвержены геополитическим рискам: достаточно сказать, что Катар и Иран «делят» одно и то же газовое месторождение.

Газовый рынок предполагает более долгосрочные отношения между поставщиком и покупателем из-за преобладания трубопроводных поставок по сравнению с танкерными и ограниченности в этой связи оптового рынка. Одновременно предполагается, что спрос на газ на мировом рынке будет расти более быстрыми темпами, чем на нефть: по оценкам Международного энергетического агентства, на 1,6% в год до 2035 г., т.е. как минимум в два раза быстрее… Причем доля газа должна увеличиться в энергетической корзине с 21% в 2010 г. до 25% в 2035 г.

Соответственно, для обеспечения большей внутренней стабильности российское руководство в 2000-х годах сделало ставку на более перспективный и более контролируемый по сравнению с нефтью газ. И весьма показательно, что государство не только не снизило свой пакет акций в Газпроме, но и довело его до контрольного (более 50%). При этом и возник геоэкономический вопрос: куда направить экспортные усилия?

У Москвы было несколько альтернатив реализации экспортной стратегии. В этот период, например, ряд российских нефтяных компаний начали танкерные поставки в США и одновременно по железной дороге – в Китай. Однако для газового экспорта основным направлением было выбрано европейское. Дело в том, что именно европейский рынок является одним из наиболее перспективных. Это связано с продолжающимся снижением местного производства, прежде всего в Северном море, а также с тем обстоятельством, что доля газа в энергопотреблении ЕС будет расти. Для этого есть и экологические основания, связанные как с Киотскими соглашениями, так и с ограничениями, наложенными на атомную энергетику.

В пользу европейского варианта говорило сразу несколько факторов, включая хорошие личные отношения, сложившиеся между Владимиром Путиным и рядом европейских лидеров (Аз-нар, Берлускони, Ширак, Шрёдер). Показательно, что хабом для дальнейшего реэкспорта и основным рынком для газопровода «Северный поток» должна была стать Германия, а для «Южного» – Италия. «Северный поток» после окончания политической карьеры возглавил Герхардт Шрёдер, а руководство «Южным» было предложено бывшему премьер-министру Италии Романо Проди.

Внешняя политика США при Джордже Буше создавала дополнительные условия для альянса между Москвой и основными европейскими столицами – Парижем и Берлином. Причем, несмотря на сдержанную позицию Еврокомиссии по энергетическому партнерству с Россией, реальных альтернатив по импорту газа у Брюсселя в начале 2000-х годов не было. Конкурирующий проект «Набукко» фактически забуксовал из-за отсутствия сырьевой базы. Возобновляемая энергетика, при всей своей популярности, была дорогим удовольствием и поэтому составляла лишь незначительный процент от общеевропейского потребления. Ставка же на уголь была невозможна по экологическим причинам.

В рамках этой стратегии Россия допустила ключевые компании из наиболее близких европейских стран к участию в проектах на своей территории. В частности, итальянская Eni заключила соглашение о стратегическом партнерстве с Газпромом, которое предусматривает, в том числе, и совместную разработку ряда месторождений, в частности Самбургского. Одновременно Газпром получил возможность напрямую работать на итальянском газовом рынке. Однако ключевым элементом российской энергетической стратегии стал запуск двух новых газопроводных проектов. Общие мощности «Северного потока» и «Южного потока» должны составить около 120 млрд м³ в год – это в 4 раза больше, чем нереализованный «Набукко», или в 12 раз больше, чем оставшийся от него ТАР.

Москва также рассчитывала, что энергетика станет основой экономического партнерства, включая и сотрудничество в высоко-технологической сфере. В этой связи примечательно, например, что российский Госбанк вошел в акционерный капитал авиапромышленной группы EADS. Одновременно российские госкорпорации активно начали сотрудничать со своими партнерами в Италии, Франции и Германии.

Несмотря на отдельные успешные проекты с компаниями из стран Европы, партнерства с ЕС на энергетическом поле не получилось. Брюссель изначально настороженно относился к перспективам слишком существенного российского проникновения. Например, полная реализация всех трубопроводных инициатив уже к 2020 г. должна была увеличить долю российского газа в ЕС до 30%. Однако в условиях расширения рынка СПГ и сланцевой революции в Америке и Австралии объективная зависимость от России должна снизиться даже без «Набукко». Проект «европейского газопровода» спокойно закрыли именно в тот момент, когда появилась реальная перспектива газового экспорта из Канады и, возможно, даже США. Кроме того, Москва лишилась своих персональных козырей: в нынешней «Большой восьмерке» нет «старых друзей» Владимира Путина.