И он, высокий, черноусый, сдержанный, по-приятельски улыбается Решетилову: - Вот видите, какой ребенок!
Полянскому рада жена Малинина, женщина с красивой фигурой, здоровым лицом, с которого словно стерли какую-то отличительную примету. Она сразу забоялась Решетилова - мудреный, притворяется.
Письмо Малинину принесли. Сразу узнал, повертел в руках, улучил минутку - ушел в кабинет.
Почерк каллиграфический, конверт казенный.
"Городскому голове Ивану Николаевичу Малинину в собственные руки".
Знакомый мещанин пишет, делец и друг:
"Здравствуйте, Иван Николаевич, - ... и рад бы помочь, да как. Эта собака Архипов лежит на сене. Сам не жрет и другим не дает. Я ему намекал, что забранные вами для города товары надлежит списать в качестве реквизированных военным ведомством. А он мне заявил, что все это штуки Малинина, то-есть ваши, Иван Николаевич. И что, де, Малинин, то-есть вы, Иван Николаевич, есть старый вор, а вот придут большевики, и тогда вас и других на свежую воду выведут. Сегодня приехал кооператор Баландин, Николай Васильевич. Он - начальство над Архиповым, надо его попробовать, - может, сойдемся. Хотя вряд ли. Бывший каторжник и наверное красный. Вот узнаю, из какого района он пожаловал, и сообщу. А насчет Архипова, то, думаю, таким смутьянам и антиправительственным элементам место найти можно. Подумайте, Иван Николаевич. Ведь, если огласка случится, то будут большие неприятности всем..."
Гневно задрожал Иван Николаевич, письмо рукою скомкал...
И ненависть поднялась в его душе.
Уж не раз, размахнувшись, натыкался он на колючий забор этого нового, проклятого, заползавшего с самых неожиданных сторон.
Ты привык жить, как человек. Ты знал это трудное искусство жизни, годами стараний и врожденным талантом постиг его, и вдруг наглый, мстительный окрик: не сметь!
- Жить нельзя... - прохрипел Малинин и схватился за блок-нот.
* * *
- Вот это, - подал Иван Николаевич заклеенное письмо кучеру, - отвезешь сейчас в кооператив. Разыщи там господина Баландина и передай. И скажи, что барин ждет, послал лошадей. Привезешь его к нам...
Встал, пошел к гостям. В зале небывалое оживление: Решетилов рассказывает современные анекдоты. Смех. Мария Николаевна очарована им.
Скроив довольный расплыв улыбки, Малинин потихоньку отозвал Полянского:
- Одну минуточку, Георгий Петрович... кое-какие новости...
Недоволен Полянский - так красиво смеется жена.
- Сейчас?..
- Одну минутку, - вкрадчиво и настойчиво убеждает Малинин, и Полянский, послушный долгу, идет...
- Вот, - как шубу сбрасывает с себя смирение Малинин, - знал я, что в кооперативе гнездо! Сейчас получил точные сведения. Заведующий лавкой большевик и, несомненно, член организации...
- Ну, слушайте... - морщится Полянский.
Малинин наливается жаром.
- Несомненные доказательства! Не-сом-ненные! Я, - тычет он в грудь, ручаюсь...
И предупредительно:
- Чтобы вас не утруждать, я написал уже Бовичу - черкните вот здесь от себя...
Полянский чувствует: его провели. Потом дали читать написанный контр-разведчику приказ о немедленном аресте какого-то Архипова. Теперь хотят заставить подписать.
Он пытается сопротивляться. Малинин стоит перед дверью, не пускает, а из дальних комнат доносится увлекательный смех Марии Николаевны.
- А все равно... завтра разберется.
* * *
Неуютным, красноватым шаром повис во мраке скудный свет коптящей лампы. Лавка давно заперта, кругом грязно, холодно, пахнет рогожей, керосином и мылом.
У стола с раскрытыми книгами два человека.
Архипов, нагнувшись, молча дописывает, а Баландин, подойдя к самой лампе, еще раз перечитывает записку Малинина:
"Любезный Николай Васильевич! Вы - наш новый кооперативный деятель... только что узнал о вашем переводе к нам... Я и
жена люди прямые - хотим познакомиться. По русскому обычаю... на чашку чая. Не обидьте отказом.
Городской голова Малинин".
- Не понимаю, - задумчиво удивляется Баландин, - чего ему от меня надо?
Архипов криво улыбается и скрипит пером над конторским журналом. В ворохах бумаги пошуркивают мыши, и кажется Баландину, будто некто незримый волчьими, крадущимися шагами обходит лавку и злобно сторожит...
- Не работник я больше, Николай Васильевич, - вдруг заявляет Архипов. У него сухое, преждевременно постаревшее лицо и негодующие, борющиеся глаза.
Баландин, не удивившись, точно ждал, спросил:
- Что же так?
- Заели... - дрожит у Архипова голос, все лицо собралось в морщину, до шеи добираются...
И, подумав, медленно:
- Боязно мне чевой-то... Я вам говорил про те товары, что Малинин требовал. Сегодня его дружку я все начистоту выложил. Не стерпел. А Малинин этого не забудет...
Вскипел:
- Да дьявола же мне на них, на собак, смотреть? Ведь они меня на горку потащат!
- На какую горку?
- А вы не знаете, как с месяц двенадцать деповских расстреляли? Ну вот, на этой горке. И все по милости Малинина. У-у, пузырь кровяной, отольются тебе когда-нибудь слезы!..
Тишина.
И опять за глухими стенами залег безликий и мстительно ждет...
- Так тебе уходить, парень, надо.
- Куда уйдешь? - вскинулся Архипов. - Я и так собрался к... - хотел сказать "к партизанам", да не выговорилось. Остерегся. - Э! - будь, что будет...
- Кончаем на сегодня, - решил Баландин, - кони ждут и... приятеля твоего посмотрю...
- Посмотрите, посмотрите... Не к добру это он вас вызывает. Не иначе, как по моему делу.
И, засмеявшись, почти злорадно:
- Уж не вместе ли уходить-то придется?
Баландин посмотрел на него добрыми глазами.
- А что? Может быть...
* * *
Удобно в малининской кошеве. Мохнатая медвежья полость.
Уже спал городишко.
Тяжелой, грешной дремой окутались темные, мещанские домики и длинные покосившиеся заборы. И было неспокойное в этом сне, словно каждый домишко давился навалившимся кошмаром. Даже дым из труб выходил, как нечистое дыхание зараженного.
А морозное небо колыхалось неслышным мерцанием бриллиантовых искр, одинаково чудное над взъерошенным ельником сопок и над лентой куда-то ушедшей реки и над спящим поганеньким городишком.
