Денщик с лоханью помой столкнулся у входа с Решетиловым.
- Барин дома?
- Никак нет, - оторопел солдат, не зная куда девать лоханку, - барыня дома.
- Доложи.
Стал в коридоре, ожидая.
"Ранний визит, - про себя усмехался, - одиннадцать часов и... как удачно: его нет..."
Распахнула дверь Мария Николаевна, высокая, на пороге появилась.
Вздрогнула, растерялась.
- М-сье Решетилов... - запахивала на груди накинутый платок.
- Очень нужно видеть.
Не снимая шубы, прошел за ней Решетилов.
- Вы извините... У нас не убрано, - машинально, упавшим голосом говорила она, - садитесь...
Перед Решетиловым безразличная пестрота убранства, да большие глаза, наливавшиеся, наливавшиеся тревогой.
- Простите меня за бесцеремонность, но судьба одного общего нашего знакомого заставила меня это сделать...
- Николай Васильевич? - закусивши губу, перебила она...
- Он арестован сегодня ночью...
Ахнула слегка, притянула руки к груди, задохнулась...
- Милая Мария Николаевна, ваше спокойствие нужно для многого...
- Что я должна делать? - встрепенулась, - я буду спокойна.
Надеждой, отчаянием глаза переливались - скорей говори.
- Прежде всего самообладание...
- Слышала, - резко прервала.
- Потом, чтобы никто не знал о нашей беседе...
Кивнула - да!
- У Баландина есть друзья. Они думают о нем. На всякий случай, попробуйте добиться у вашего мужа, чтобы Баландина выключили из числа заложников...
- Ой, - вскочила она, - ужас, ужас какой!.. Как я их всех ненавижу... Его... убьют?
- Надеюсь, что этого не случится...
Поникла, точно сломалась, заплакала беззвучно.
- Сергей Павлович... Сергей Павлович, он в тюрьме? Да? Можно мне пойти к нему? Я не боюсь ничего... Я сейчас такая несчастная... такая раздавленная...
- Никуда не ходите. Мы с вами увидимся в шесть часов. У меня на квартире, - назвал адрес. - Где ваш муж?
С болью, с отвращением:
- Муж?
Отирала слезы рукавом, как маленькая девочка.
- Он за городком, вырубает лес...
- Я сейчас к нему. Помните, о разговоре - ни слова...
Догнала в передней, стиснула руку:
- Я чувствую, что... не должна с ним говорить... Не... выйдет!
- Тогда не нужно. Решите сами. Не волнуйтесь.
- Значит, друзья есть?
* * *
На обширном пространстве, за фасадами корпусов группы людей рубили молодой сосняк. Решетилов остановился и наблюдал, а проводивший его солдат побежал доложить.
"До чего все просто, - изумлялся Решетилов, - вот я в самом центре неприятельской позиции, а никто и не спросит меня, кто я таков и зачем пришел. И воюют-то по-домашнему..."
Прямая выправленная фигура Полянского. Пристально разглядывает странную здесь штатскую шубу.
Вид бодрый, вдохновленный работой.
Изумился, улыбнулся, развел руками.
- Вот неожиданный гость! Какими судьбами?
- Да сунулся было к вам, вас нет. Я - сюда. Может быть, это против военных правил?
- Пустяки, - рассмеялся Полянский, - полюбуйтесь нашим хозяйством. Бальный зал готовим для господ красных. Чтобы удобнее, знаете, танцевать под пулеметом...
- Почтеннейший Георгий Петрович, вы уже простите мою штатскую психологию. Я ведь к вам за советом. Только лично для себя. Правда, что говорят о движении красных? У меня казенные суммы, так видите ли, может быть, лучше в казначейство сдать?
Нахмурился Полянский.
- И ты малодушничаешь... По секрету могу сообщить, что положение, конечно, серьезное... Но непосредственной опасности, разумеется, нет. Плюньте вы на эти слухи и на тех, кто их распространяет. Если что, я всегда сумею вас известить. Продолжайте свою работу и не беспокойтесь...
- Ну, очень благодарен, - ободрился Решетилов, - очень извиняюсь, что оторвал вас от дела...
Полянский любезно откозырнул, повернулся молодцевато к работавшим.
За углом, перед Решетиловым Малинин.
Лицо серое, обрюзгшее, толстые щеки мешками повисли. Спешит.
Взглянул недоверчиво:
- Вы здесь зачем?
- Да вот, толковал с Георгием Петровичем...
- А-а, - рассеянно протянул, - ну... и что?
- Да у меня ничего, а вообще-то новости, кажется, есть?
- А что? - схватился Малинин.
- Слухи всякие панические о красных, о гибели роты...
- А, да, да... это очень неприятно...
- Говорят, Иван Николаевич, у нас даже расстрелять кого-то принуждены были?
Грубо, вызывающе:
- Откуда вы знаете?
- Да хозяйка моя чего-то болтала...
Малинин съежился, забегал глазами.
- Не знаю... не слыхал. Не слыхал...
Расстались.
* * *
Дневник Баландина. ...Второй день тюрьмы. Я думаю, их будет немного. Сегодня мне повезло. Я открыл, что кусок подоконника в моей камере отнимается. И маскирует маленькое углубление-тайничок, где частичка моего "я" сможет укрыться от тюремщиков. Теперь в "свободные" часы, а они все у меня свободны, я пишу на листе тетрадки и прячу написанное в свое хранилище. Почему я пишу? Может быть, потому, что во время писания я снова вольное существо; может быть, пишу оттого, отчего поют птицы? Просто - хочется. В сущности, моя песня не должна быть веселой. Уж очень любопытно и даже погано-любопытно на меня все смотрят. Помню вчера, когда меня привели в контору, помощник начальника тюрьмы, принимавши меня, особенно заинтересовался препроводительной бумагой и спросил: ваша фамилия Баландин? Я подтвердил. - Заложник Баландин, - исправил он.
И все, кто был в конторе, писаря и надзиратели, украдкой, с острым любопытством юркнули по мне мышиными взглядами.
Стало противно и я разозлился. А в общем, я совершенно спокоен. Словно перешагнул какую-то неизбежную грань, к которой подготовил себя давным-давно. Да, впрочем, разве не сидел я в царских тюрьмах? Теперь, пожалуй, только острее думаешь о том немногом времени, которое у меня осталось. Что делать? Таков безумный темп текущих дней.
Тюрьма наша старо-сибирского типа, вроде тех острогов, которые описывал Достоевский. С забором из палей, остроконечных, стоймя поставленных бревен. В середине разбросаны потемневшие от дождя деревянные бараки. В одном из таких жилищ приютился и я. И мне дали отдельную маленькую камеру. Это - при общем-то переполнении тюрьмы... Подозрительное внимание и многообещающее. Сквозь решотку окна мне видна небольшая площадь двора, да пали, и только вверху клочок голубого неба. В сумерках вчера у окна появился некто с винтовкой и, должно быть, ходил всю ночь, потому что, когда я проснулся на секунду и услышал, как в городе, с колокольни ударили три часа, снег поскрипывал от мерных шагов. В моей камере глухая, тяжелая дверь с квадратным оконцем, заделанным решоткой. Смотрит на меня это оконце, точно морда в железной маске...
