— На самом деле — нет, — честно признаюсь. — Обобщённые понятия.

— У Хоруса много таких, — соглашается сайл.

— Ну, если что, спрашивай, я вс…

Замолкаю, потому что отвлёкся, и ткань, зацепившись за одну из пластин, с треском разорвалась. Края дыры сжались гармошкой, что ещё сильнее её расширило. Под глазами сайла мелькнул всполох цвета, но тут же погас.

— Я, это… — пытаюсь разгладить, но замечаю, что это не совсем ткань.

Нет нитей, просто монолит, а там, где разрыв, гофрированные теперь края как будто запеклись по самой кромке. Ну, а чего я ждал от инопланетного материала?

— Продолжай, — настаивает сайл.

— Но она же… нужная, ценная! — пытаюсь возразить.

— Мэлло на ней родился, — подтверждает мои догадки сайл. — Предок. Предок предка. Это с родины Роя.

Наверное, так чувствует себя турист, расколотивший в музее китайскую вазу династии Мин. Всё, что связано с родной планетой сайлов, как я замечаю, — почитаемо. Тот же песок на арене. А я фактически специально угробил не только общую для Роя ценность, но ещё и предмет, важный лично для Мэлло. Молодец, нечего сказать.

— Я её порвал, — сокрушаюсь.

Цветовая полоса инсектоида загорается вопросом или недоумением, но затем сайл объясняет:

— Для этого и нужно. Рвать. Потомство рвёт.

Я видел, как ведут себя младенцы, размахивая ручками и ножками. А если этот «ребёночек» весь в острых пластинах, на лапах — зацепы, изо рта течёт кислотная слюнка… бр-р.

— Её можно зашить?

— Починить? — переспрашивает сайл. — Можно. Продолжай.

Укоряю себя за тупость. У чужих есть машины, которые могут синтезировать вообще всё, что можешь вообразить. А уж починить кусок тряпки — точно не проблема.

— А как вы… ну, рождаетесь? — воспользовавшись возможностью, интересуюсь.

Мэлло отвечает весьма охотно:

— Личинка растёт. Слышит Рой. Потом, когда время рождаться — Рой слышит новую единицу. Выпускает.

— То есть, вроде как роды принимаете? Спускаете раствор, расстилаете ткань… А что носитель? — задаю я самый важный для себя вопрос.

И вот теперь сайл медлит, но с ответом — не лжёт:

— Погибает. Всегда. Рой пытается предотвратить.

— Но не получается, да? — комкаю тряпку, к которой вдруг начинаю испытывать ненависть. — Ещё бы, ваши эти личинки врастают в плоть!

— Гибнут не от повреждений, Ник, — растолковывает Мэлло. — От потери. Тоски. Не могут жить.

Видимо, детёныши сайлов так изменяют сознание несчастных носительниц, что они превращаются просто в инкубатор, но не с питательными веществами, а с эмоциями. Хотя… многие женщины и так добровольно отдавали детям вообще всё, забывая про себя самих. Но хотя бы своим детям, а не инопланетным монстрам!

— А та девушка… тоже?

— Да, — подтверждает Мэлло. — Рой надеялся, что раз Хорус не един, то носитель справится. Нет. Не вышло.

Умерла. Значит, и та, заточённая в колбе совсем рядом рыжеволосая красавица — тоже умрёт. И нет никакого шанса помочь ни ей, ни остальным — даже если оторвать потомство сайлов насильно — всё равно ничего не даст. Слишком поздний срок. Скоро и сын Мэлло появится на свет, как и его отец, и отец отца, — через смерть невинного создания.

Жутко. Дико. Вызывает болезненный спазм в груди. Но с этим уже ничего нельзя поделать. Только смириться. Надеяться, что Влад всё же прав, и женщины в колбах не единственные. Или на то, что когда Рой улетит, в мире останется хоть одна исправная лаборатория, где сохранился хоть один эмбрион-девочка, или хотя бы генетический материал — электричество сайлы не отключали, а сожрать совсем уж всё точно не смогли. Надежда-призрак. Но хоть какая-то.

— Ник скорбит?

— Да, — отзываюсь. — Но не злюсь.

На это сайл молчит, лишь под глазами остаётся тусклое свечение. А я, чтобы успокоиться, продолжаю протирать пластины уже осторожнее, до тех пор, пока руки не устают, и едва зажившие кости не начинают мучительно ныть. А я ещё и до половины тела Мэлло не добрался. Пластин только на вид кажется, что несколько десятков, под большими скрыты средние и совсем мелкие, и в общей сложности их сотни, если не тысячи, и не имеют никаких просветов. Кожу, видимо, только на животе и можно разглядеть, но сейчас у Архивариуса там — месиво из стяжек и кровавых корок.

И почти успокоился. Просто получил прямое подтверждение того, что и так знал. Уже ничего не изменишь, особенно моими слабыми силами. Первостепенной задачей всё равно, как завещал Маркус, является моё собственное элементарное выживание. А значит, нужно беречь остатки здоровья.

Как только я, утомившись, сажусь в ворох «родильной ткани», Мэлло вновь пытается встать. Но если на передние ноги у него получается твёрдо опереться, то на уцелевшую среднюю — никак.

— Ну и куда ты опять собрался? — осведомляюсь. — Мы же уже договорились, лежи!

— Стая, — коротко бросает.

И в самом деле, лиловый сайл, “опекун” Маркуса, вернулся. Просеменил к Мэлло, явно о чём-то с ним общается телепатически.

У меня сжимаются кулаки в бессильной злобе, но от этого боль в руках усиливается, а больше — ничего. Так-то он следит за своим помощником! Хочется спросить, знает ли он, что вытворял Маркус пару часов назад, и знает ли, где он сейчас шляется? Немного понаблюдав, как они сплетаются “руками”, склонившись друг к другу, раздражённо говорю:

— А ничего, что я тоже «стая»?

— Стая? — вдруг переспрашивает меня лиловый сайл.

Оказывается, на нём передатчик. Что даже к лучшему. Я складываю руки на груди, усаживаюсь поудобней, и цежу уже слегка насмешливо:

— Да, стая. Хотя для Мэлло, не для тебя.

— Мэлло? — продолжает изумляться, полосы под глазами зажигаются.

— Объяснитесь уже там, между собой, — фыркаю.

И они действительно продолжают общаться, но явно более активно — эмоции пробегают всполохами цвета у обоих. Мэлло первый расцепляет «объятья» и смотрит на меня:

— Требование доказательств.

— И как же я должен это доказать? — возмущаюсь. — Ты сам меня определил, а я — оправдывайся?

— Добровольные отношения.

— Ну да, я согласился! — раздражаюсь.

— Нет, Ник, — Мэлло, кажется, не хочется произносить это. — Имитация размножения. Секс.

Лиловый сайл, отойдя, чуть опустил голову, разглядывает меня. Индикаторы настроения — оранжеватые. Не так-то прост, понимает, что условие он поставил справедливое, но невыполнимое. Ни один нормальный человек полностью добровольно, без всякой выгоды, под сайла не подставится. Ну, это нормальный человек, а не я, да ещё и с задетой гордостью. К тому же, Мэлло серьёзно ранен, и вряд ли способен на «имитацию размножения». Более того, он ни разу не насиловал меня. Значит, я вообще ничем не рискую, бросив небрежное:

— Сейчас?

— Скоро, — отзывается лиловый. — Ожидание.

Строит речь он намного хуже Мэлло, но я понимаю. Это что-то вроде престижа, берёт «на слабо». То есть, если мы прямо сейчас, прямо на его глазах, не займёмся развратом — ничего страшного, конечно, но… всегда есть «но». Я так и не буду считаться стаей, а Мэлло окажется посрамлён, и то, что он мало на что способен сейчас — неважно. Единица Роя должна выполнять функции и обязанности, или умереть, так же?

Встаю, подхожу к раненому Архивариусу ближе, нерешительно касаюсь застёжки комбинезона. Что именно делать — почти не представляю. Может быть, как в прошлый раз, просто погладить? Но созерцая месиво, в которое превратился живот сайла, я не уверен, что с детородным органом у того всё в порядке. А уж как не причинить ему боль и вовсе неизвестно.

Как только нерешительно дотрагиваюсь до самой целой на вид пластины, проверяя, можно ли на неё опереться, Мэлло оборачивается, фокусирует на мне все шесть глаз:

— Ник… — но не договаривает.

Как по команде, оба сайла вдруг резко поднимают головы, полосы-индикаторы синхронно вспыхивают.

— Арена, — громко говорит лиловый сайл. — Идти.

И, высунув язык-плеть, обвивает меня им и забрасывает на спину. Ударившись о пластины, ойкаю, и возмутиться такому обращению не успеваю — уже похищен и унесён из дома. Что? Арена? Драться со мной удумал? Не много ли чести? Ничто же не помешало бы ему расправиться со мной прямо на месте, или в любом коридоре Улья, только если не какая-нибудь неизвестная мне традиция или закон.