Сестра к тому времени уже жила отдельно от нас, и мне ничего не оставалось, кроме как ждать возвращения матери.
Когда она появилась, был уже поздний вечер. Открыв дверь, она увидела меня окровавленного и распластавшегося на диване и тотчас упала в обморок. Я сам находился в полусознательном состоянии, однако подполз к матери и стал её подталкивать. Мать очнулась. Что она говорила – я не помню. Да и говорить у неё не было сил – она шептала. Потом приехала скорая помощь, и меня отвезли в Свердловскую больницу, больница считалась хорошей. Мать работала в горкоме партии. Операцию по извлечению осколков мне сделали рано утром, под местным наркозом. Почему я так говорю, потому что запомнил одну деталь.
Извлечённые осколки хирург захватывал пинцетом и бросал в эмалированную ванночку. Я слышал, как они звякали, и считал. Один, два, три… после каждого звякания, наверное, проходило минут пять, а может, и больше. Помню, как пересилив шёпот, я произнёс «одиннадцать». Хирург повернул голову и улыбнулся мне.
Я никому это не рассказывал. С пацанами договорились, что всё произошло во дворе. Мы сжигали мусор, там оказался этот патрон. Кольке, которого задели два осколка, операция не понадобилась. Вот и вся история.
Один осколок остался во мне на всю жизнь, рану обработали. «Так будет лучше, – сказал врач. – Глубоко сидит, есть опасность повредить нервные ткани».
Это уже потом рассказывала моя врач, провожая меня из больницы. За мной приехала мама. Помню прощальные слова врача: «А ты везунчик, Олег».
Чем ещё запомнилось детство? Драками. Дрались много и часто. Двор на двор. Улица на улицу. Делили территорию влияния. Странно, но именно эти драки стали школой жизни. Запомнил одно правило: «Если ввязался в драку, не вздумай бежать. Никогда не дерись со всеми, выбери одного, вцепись в него и метель до конца. Пока он не дрогнет и не побежит – но не бросайся за ним вдогонку. Это не нужно. Ты уже победил. Противник дрогнул – за ним побегут остальные».
Прошлое очень далеко, и возвращаться к нему – это не только испытание памяти, это обретение потерянного лица. Только вот вопрос: когда вы его находите и возвращаете, спустя столько лет оно оказывается никому не нужным и всеми забытым. Ну а редактировать собственную память – занятие неблагодарное.
Когда я создал ВГТРК, а сокращенно РТР, это был 1990 год. Эпоха политического хаоса, не стыкующегося абсурда, вошедшего в историю как «лихие девяностые». России предстояло понять: какую свободу, какую демократию она обрела. И что такое капитализм, который якобы теперь среда нашего существования? И как нам следует жить в среде, которая на протяжении семидесяти лет социализма числилась врагом и была предана проклятью?
Мало сказать, что это было непросто. Ничто ни с чем не стыковалось, вся и всё находились в свободном плавании. Именно тогда меня пригласил Б. Н. Ельцин и сделал мне очередное предложение. Оно было пятым по счёту. В ту пору я был депутатом Верховного совета и членом комитета по СМИ.
Сначала о первых четырёх. Мне было предложено стать министром печати – я отказался, затем министром культуры – я снова отказался. Затем стать пресс-секретарём Ельцина, но с расширенными полномочиями – осуществлять контроль за всеми СМИ: телевидение, радио, иначе говоря, объединить их вокруг президента; я тоже отказался. Во время одной из таких бесед появился вице-президент Руцкой и сказал:
– Вот мы ищем министра иностранных дел, а он, Борис Николаевич, сидит перед вами.
Я среагировал мгновенно:
– Остановись, Саша. Я не могу быть министром иностранных дел. Я не знаю английского языка.
И тут вмешался Ельцин:
– Но вы же его изучите.
– Бесспорно, изучу, но на это нужно время.
Короче, я отказался. А потом случилось то, что случилось. В парламенте, на заседании комитета по СМИ, я выступил с докладом: «Деятельность СМИ в новых условиях». Распался СССР, наступило время новой России, как независимого государства. По какой модели должны действовать и развиваться средства массовой информации, числившиеся ранее как СМИ Советского Союза? Естественно, главной темой доклада была судьба телевидения и радио в новых условиях.
Время Гостелерадио кончилось. Россия должна иметь своё, независимое, телевидение и радио. Я думаю, что такой структурой должна стать Всероссийская государственная телерадиокомпания, проще говоря, радио и телевидение России. Самостоятельная независимая компания. Сокращённый логотип нового образования – РТР. Мы входим в другую эпоху – эпоху открытой конкуренции свободных и независимых средств массовой информации. Они могут быть государственными и частными. Таким образом, материализуется понятие «свобода слова» и главное требование нового времени – открытая конкуренция. Так я сам угодил в ловушку. Меня на этой идее поймали! И Михаил Полторанин вместе с Беллой Курковой, она тоже была депутатом, оказавшись в кабинете Бориса Ельцина, предложили мою кандидатуру на пост руководителя несуществующей Всероссийской компании радио и телевидения. Спустя день или два меня пригласил Ельцин и сделал мне это предложение. Для меня это было полной неожиданностью, и я уже привычно начал отказываться. И в ответ Ельцин произнёс фразу, которая была, по сути, нокаутом.
Представьте на секунду Бориса Ельцина, его рост. Он подымается из-за стола и задаёт вопрос:
– Вы что, вообще не хотите нам помочь?
Одномоментно все пути к отступлению были отрезаны. И мне пришлось, как говорится, сдать оружие и согласиться.
К чему это отступление? Дело в том, что жизнь в тот момент была буквально перенасыщена политикой. Создавалось новое политическое мышление, младореформаторская эпоха. О деталях создания нового телевидения я расскажу позже. Но о роли политики в создании телекомпании буквально несколько фраз.
В ВГТРК я оказался на перекрёстке политических столкновений между президентом страны и парламентом, который возглавлял Хасбулатов. Его приход в высшие эшелоны власти – особая история. О ней чуть позже.
И тем не менее, в компании образовалось два лагеря: одни пытались избежать политики, а в другой объединились те, кто занимался общественно-политическим и информационным вещанием. Они постоянно находились на передовой этого фронта.
Те, кто не хотел заниматься политикой, испытывали страх и всё время упрекали меня, что я их втягиваю в политику. Лидером этих настроений был мой первый зам Анатолий Лысенко, генеральный директор компании. Я был её председателем.
Я объяснял коллегам, что не я кого-то втягиваю в политику, а политика буквально вцепилась в меня и не даёт мне, а значит, компании сделать хотя бы шаг в сторону. Более того, общественные и информационные программы курировал я. Удалось создать неплохую команду, и все информационные программы, как и общественно-политические, вызывали громадный интерес у зрителей и имели хорошие рейтинги.
Здесь можно пока поставить точку и вернуться к тому моменту, когда политика посягнула на мою личность и втянула меня в коридоры этого мира. Всё, разумеется, случилось в советские времена.
Я учился в Лесотехнической академии имени С. М. Кирова. Сказать, что я был безукоризненным студентом, нельзя. Дворовое воспитание сказалось. Как-никак, 12 приводов в милицию – по-своему послужной список школьного и дворового бытия. По итогам первого институтского полугодия – пять несданных зачётов. Пригрозили отчислением. Мать, разумеется, ничего этого не знала. Я очень любил мать и восхищался её благородством, мужеством, но и, конечно же, её красотой. Для меня не было большей беды, чем доставить ей боль. И окажись я отчисленным из академии, мать бы этого не перенесла. Я как бы самомобилизовался и ухитрился сдать в оставшуюся неделю все зачёты. Я приезжал к преподавателям даже ночью. Это шокировало преподавателей. Их возмущение было скорее бытовым, они уже ложились спать, но все зачёты у меня приняли. И я был вычеркнут из списка подлежащих отчислению. И на вопрос матери: «Как дела в академии?» – мой ответ: «Всё нормально» был эхом пережитого отчаяния и унижения числить себя последним запрыгнувшим в уходящий поезд и с трудом нашедшим свободное место в вагоне.
