Второй пример Штомпки – книга о глобальном потеплении Энтони Гидденса (Giddens, 2009). Но много ли Гидденс знает о воздействиях глобального потепления на Бангладеш или Сейшельские острова (примеры Штомпки)? В «Политике изменения климата» всего пять страниц посвящено последствиям глобального потепления для развивающихся стран. Гидденс – действительно интересный случай. Его глобальная социология делается космополитическим интеллектуалом, снующим из одной страны в другую, но ни одну из них не изучающим глубоко. Даже сегодня, с нашим повышенным национальным и глобальным сознанием, многое в социологии США хотя и пишется без всяких географических референций, пишется в действительности о США; это частное, выдаваемое за универсальное. Открыть, что в этом частном и в самом деле универсально, что может быть универсальным у Гофмана или Гидденса, – это и есть проект глобальной социологии, заключающей в себе трудные и кропотливые исследования.

Позитивистские привязанности Штомпки не только скрывают частное и особое в мнимом универсальном; они еще и приводят его к отбрасыванию всех частных и особых, т.е. специфически национальных социологий. Вместо того чтобы сделать обзор 43 кейс-стади национальных социологий, он выдвигает собственную воображаемую контовскую социологию королевства Лаилонии. Давайте же сравним пять выделяемых им значений воображаемой лаилонской социологии с реальными национальными социологиями, разбираемыми в книге «Сталкиваясь с неравным миром».

«Первое значение тривиально: социология в Лаилонии, изучаемая и развиваемая в тамошних университетах и исследовательских учреждениях. Это любимая тема скучных “отчетов о трендах”. На этом институциональном и организационном уровне нет большого числа национальных характеристик, ибо благодаря глобализации структуры академических центров по всему миру очень схожи».

Спустимся из позитивистского королевства Штомпки на планету Земля и выясним, что он мог узнать из книги «Сталкиваясь с неравным миром».

Во-первых, развитие социологии в разных странах происходит очень по-разному. Из 192 государств – членов ООН только 55 имеют национальные социологические ассоциации, являющиеся членами МСА. Лишь в немногих из остальных есть активные национальные ассоциации, и это указывает на то, что социология там слабая либо ее вообще нет. Многие страны Африки, Латинской Америки, Азии лишены такой роскоши, как наличие факультетов социологии в их университетах, а в некоторых нет даже и такой роскоши, как университеты. В других случаях социология существует лишь под зонтиком других факультетов. Социология определенно не глобализирована.

Развитые капиталистические страны обладают развитой социологией, однако она в них оказывается организованной очень по-разному. В каких-то странах национальная организация очень сильна (например, в США), в других (например, во Франции) существование национальной организации удивительно ненадежно. В каждой стране национальные традиции находят отражение не только в содержании дисциплины, но также в ее внутренних расколах, ее институциональном устройстве, ее ранговой структуре и т.д. Участвуя в Болонском процессе в сфере высшего образования, Испания с ее феодальным порядком выглядит совершенно иначе, чем Италия с ее глубоко политизированным полем, а последняя, в свою очередь, сильно отличается от более гомогенизированного и централизованного участника – Британии. Глубина проникновения социологии в общество тоже разнится, завися не только от продолжительности ее существования, но и, например, от серьезности, с которой ее преподают в средней школе. Во Франции социология пользуется публичным признанием, отчасти потому что входит в программу средней школы, в то время как в США ее часто путают с социальной работой или социализмом. Момент зарождения социологии и его контекст тоже придают форму ее траектории. Так, в Португалии социология достигла зрелости с революцией 1974 г. и с тех пор поддерживала публичное присутствие. В Турции интерес к социологии оживился в связи с усилением общественных дебатов о национальной идентичности. Япония представляет нашему взору самую двусмысленную из социологий, много заимствующую из США и Германии, но обособляющую себя от всего мира. Эти схождения и расхождения подтверждают то, чего побуждают нас ожидать современные социологические теории – институционального изоморфизма, зависимости от пути, популяционной экологии, ресурсной зависимости, нового класса, – а именно: паттернированной изменчивости в национальных социологических полях.

Переходя к странам Глобального Юга, приходится признать гегемонию северных социологий, поддерживаемую деньгами на исследования, всякого рода грантами, определением учебных программ и учебников, контролем над журналами и т.д. Но даже так вариабельность очень велика и зависит от исторических наследий, а также проникновения рынка и государственного регулирования. Латинская Америка представляет особенно энергичное поле социологии, вскормленное отчасти сотрудничеством в период диктатур и общностью языка. Бразилия доминирует над регионом с централизованной и концентрированной социологией, что очень отличается от фрагментации, которую мы находим в Мексике. Африка гораздо менее расположена к социологии. Колониализм и недоразвитие наложили здесь свой отпечаток, и в значительной части континента университетская система разрушилась. Тем не менее есть яркие островки – например, Южная Африка с ее уникальной социологией, формировавшейся в условиях апартеида, часто в тесной связи с борьбой против апартеида. Как Бразилия доминирует в Латинской Америке, так Южная Африка – в Африке. Изучение отношений между социологиями Севера и Юга или связей между социологиями внутри регионов опирается на социологию доминирования и вносит в нее вклад, проясняя, как одни поля доминируют над другими, которые сами являются местами доминирования, и как сами доминирующие формируются своим доминированием.

Доминирование – не единственный действующий здесь фактор. Индия и Китай схожи в том, что каждая из этих стран доминирует в своем регионе. Однако у них разные наследия. Британский колониализм и его социальная антропология душили развитие индийской социологии, в то время как Мао уничтожил социологию в Китае и она была впоследствии заново изобретена в период реформ, оказавшись под сильным влиянием социологии США. С другой стороны, в Китае до сих пор сохраняется сложная бифуркация между университетами и академией наук, сообща поддерживающими одну из самых динамичных социологий. В России попытка разрушить советское наследие приняла форму приватизации высшего образования, и это увенчалось тем, что социология стала орудием в руках бизнеса, политиков и даже Русской православной церкви; это очень фрагментированное поле с очень немногими оазисами автономии. Несмотря на советское доминирование, польским и, в меньшей степени, венгерским социологам удалось сохранить собственные традиции; гораздо труднее это было сделать в таких странах, как Армения и Азербайджан, в которых не было досоветской социологии. Здесь мы видим, как исторические наследия могут пережить паттерны доминирования.

Даже там, где присутствуют силы глобального характера, они всегда перерабатываются в национальном и локальном ключе, что приводит к очень разнообразным последствиям. Так, парные силы, давящие по всему миру на университеты – маркетизация и государственное регулирование, – разными способами сочетаются, вызывая разные последствия. В Египте социология колебалась между коммодификацией и криминализацией, а на Филиппинах страдает от безудержного умножения регулирующих правил. На арабском Ближнем Востоке исход академических работников в «мозговые центры» и НКО ослабил университеты, усилив поляризацию привилегированной элиты, связанной с международными кругами, и тех, кто укоренен в локальном. Скандинавская социология тоже теряет свою автономию, по мере того как вне университетов развивается знание в «режиме 2», подотчетное миру принятия политических решений, а государство изобретает новые формы аудита университетов26. Иранская социология сталкивается с совсем другой дилеммой, захваченная в капкан, с одной стороны, исламским государством, нацеленным на регулирование ее содержания, а с другой – реактивным соблазном овладеть западными социологиями. Израильская социология, в свою очередь, по крайней мере в ее передовых университетах, не колеблясь видит себя ответвлением социологии США. Здесь социология социологии показывает, что глобализация – не бульдозер, все сметающий на своем пути, и что она вызывает разные реакции, тем самым углубляя национальные различия. Отсюда растущая значимость национальных социологий.