Ему стало страшно: ведь его ждет наказание за разбитый бокал. Бокал переломился сам по себе в руке Патрика, но ему не поверят, скажут, что он его уронил. Осторожно переступая через осколки, Патрик дошел до конца лестницы и, не зная, что делать с остатком разбитого бокала, снова поднялся на три ступеньки и решил спрыгнуть. Он бросился как можно дальше вперед, но, приземлившись, споткнулся. Остатки бокала вылетели из руки и разбились о стену, а сам Патрик ошарашенно растянулся на полу.

Услышав крик Патрика, Иветта отложила поварешку, быстро вытерла руки о фартук и метнулась в вестибюль.

– Ooh-la-la, – укоризненно сказала она, – tu vas te casser la figure un de ces jours. – Встревоженная беспомощностью Патрика, она подошла поближе и ласково спросила: – Où est-ce que ça te fait mal, pauvre petit?[9]

Патрик, все еще не в силах вздохнуть, молча показал, что ударился грудью. Иветта, подхватив его на руки, пробормотала:

– Allez, c’est pas grave[10].

Она поцеловала его в щеку, но он продолжал всхлипывать, хотя уже и не так отчаянно. Ему нравились мягкие объятья Иветты, блеск ее золотого зуба, запах пота и чеснока. Она погладила его по спине, но он вырвался из рук и отскочил.

Элинор, сидя за письменным столом, подумала: «Боже мой, он упал с лестницы и порезался осколками моего бокала. Снова я виновата». Крики Патрика пронзили ее, будто копье, пригвоздив к креслу. Она ужаснулась, представив, что произойдет дальше.

Угрызения совести и страх перед Дэвидом вынудили ее найти силы и выйти на лестничную площадку, откуда Элинор увидела Иветту и Патрика, сидевших на нижней ступеньке лестницы.

– Rien de casse, madame, – сказала Иветта. – Il a eu peur en tombant, c’est tout.

– Merci, Yvette[11], – ответила Элинор.

«Нехорошо так много пить», – подумала Иветта, уходя за веником и совком.

Элинор присела рядом с Патриком, но ей в бедро впился осколок.

– Ой! – Она вскочила, отряхивая платье. – Мамочка уселась на кусочек стекла, – объяснила она Патрику, который уныло посмотрел на нее. – Ничего страшного, лучше расскажи мне, как ты упал.

– Я спрыгнул с лестницы.

– С бокалом в руках, солнышко? Это очень опасно.

– Так и было опасно, – буркнул Патрик.

– Ну конечно же, – согласилась Элинор, неловко ероша русую челку сына. – А завтра мы с тобой поедем в «Ле вестерн», – сказала она, гордясь, что вспомнила о парке аттракционов. – Хочешь? Мы с Анной сегодня туда заглянули, проверить, понравится ли тебе. Там есть ковбои, индейцы и всякие качели с каруселями. Поедем завтра, а?

– Я хочу уехать отсюда, – сказал Патрик.

На втором этаже, в своей монашеской келье, Дэвид вошел в ванную и отвернул оба крана. Вода с грохотом устремилась в ванну, заглушая отвратительный плач сына. Дэвид высыпал в воду соль для ванн из фарфоровой вазочки и подумал, что этим летом без няни жить невыносимо, мальчишку по вечерам занять нечем, а Элинор понятия не имеет, как воспитывать ребенка.

После смерти няни в лондонском особняке одна за другой сменялись девчонки-иностранки, отчаянно тоскующие по дому. Спустя несколько месяцев эти нахалки, особо не продвинувшись в изучении английского, а то и забеременев, неизбежно возвращались на родину. За Патриком обычно присматривала Кармен, угрюмая прислуга-испанка, которая ни в чем ему не отказывала. Она жила в цокольном этаже. Боль в ногах, увитых варикозными венами, не позволяла часто подниматься в детскую на пятом этаже, и, к счастью, эта унылая крестьянка не баловала Патрика вниманием. Однако же очень раздражало то, что каждый вечер Патрик выбирался из детской и сидел на лестнице, поджидая Элинор.

Из «Аннабели» они обычно возвращались очень поздно, а ходили туда так часто, что Патрик однажды спросил: «Кто такая Аннабель?» Все рассмеялись, а Банни Уоррен заявил со свойственной ему простосердечной прямотой, за которую его все обожали: «Аннабель – очень милая девочка, твои родители ее очень любят». Николас, не желая упускать удобного случая, добавил: «Я предполагать, ребенок рефнофать родители к другим детям».

Вернувшись домой и обнаружив Патрика на лестнице, Дэвид отправлял его в детскую, но по ночам часто слышал скрип половиц на лестничной площадке и догадывался, что Патрик пробрался в материнскую спальню, где искал утешения и ласки у Элинор, бесчувственно распростертой на кровати. По утрам спящие мать с сыном напоминали беженцев в роскошной приемной.

Дэвид закрыл краны и обнаружил, что плач стих. Слезы, которые длятся не дольше, чем набирается ванна, совершенно не заслуживают внимания. Дэвид проверил воду пальцами ноги. Вода была очень горячей, тем не менее он погрузил ногу до безволосой щиколотки, почти ошпарившись. Инстинкт требовал отдернуть ногу, но Дэвид призвал на помощь глубинные запасы презрения, доказывая, что возобладал над болью.

Одной ногой опираясь на дно ванны с горячей водой, а второй касаясь прохладного пола из пробковой плитки, Дэвид снова рассвирепел, вспомнив, как Бриджит опустилась на четвереньки под деревом. Очевидно, Николас рассказал глупой сучке об инжире.

Ах, счастливые деньки, вздохнул Дэвид. Куда же они исчезли, те дни, когда его ныне изнуренная, а тогда покорная и послушная жена мирно ползала под деревом среди гниющей падалицы, доставляя ему удовольствие.

Дэвид опустил в воду другую ногу, надеясь, что боль подскажет, как лучше отомстить Николасу за ужином.

Как только дверь в спальню Дэвида захлопнулась, Николас упрекнул Бриджит:

– Какого черта ты это сделала? Дэвид наверняка все видел.

– Что?

– Тебя, на четвереньках.

– Просто так, – сонно отозвалась Бриджит с кровати. – Ты мне так увлекательно все описывал, вот я и решила повторить, думала, тебя это возбудит. Тебе же тогда понравилось.

– Что за ерунда! – возмутился Николас, укоризненно уперев руки в бока. – А что касается твоих дурацких восклицаний… «Какой прекрасный день, какой прекрасный вид…» – передразнил ее он. – Ты хотя бы догадываешься, как это вульгарно и глупо звучит?

Бриджит по-прежнему не принимала грубость Николаса всерьез.

– Будешь так себя вести, я сбегу с Барри, – сказала она.

– И кстати, – прошипел Николас, сняв шелковый пиджак и оставшись в рубашке с полукружьями пота под мышками. – Ты в своем уме?.. Нет, об уме и говорить не стоит. Зачем ты дала этому типу номер телефона Мелроузов?

– Он меня попросил, обещал позвонить.

– Надо было соврать! – выкрикнул Николас. – Лгут же люди. И обещания не сдерживают.

Бриджит скатилась с кровати и направилась в ванную.

– Да пошел ты… – сказала она, захлопнув за собой дверь и закрыв ее на ключ.

Присев на край ванны, она вспомнила, что оставила в спальне «Татлер» и, что гораздо хуже, свою косметичку тоже.

– Открой дверь, тупая сука! – потребовал Николас, дергая дверную ручку.

– Иди к черту, – сказала Бриджит, твердо намереваясь как можно дольше не пускать Николаса в ванную, хотя заняться ей было совершенно нечем, разве что отмокнуть в пенной ванне.

Лишенный доступа к ванной комнате, Николас разобрал вещи, уложил свои рубашки на самые удобные полки, а его костюмы заняли больше половины шкафа. Тумбочку справа от кровати заняла биография Ф. Э. Смита{38}, которая путешествовала с Николасом все лето. Попав наконец в ванную, Николас расставил у раковины свои туалетные принадлежности в обычном порядке: с одной стороны – барсучья кисточка для бритья, с другой стороны – ополаскиватель рта с запахом розы.

Бриджит, не собираясь распаковывать вещи, швырнула на кровать ветхое платье из темно-красного жатого бархата, а чемодан оставила посреди комнаты. Николас, не удержавшись, пнул чемодан, но промолчал, понимая, что если ей сейчас нагрубить, то за ужином стыда не оберешься.