Оставив у колодца ведро, Люба юркнула в переулок между домами и что есть силы побежала через усадьбу к оврагу, тянувшемуся за огородами почти параллельно сельской улице. От быстрого бега, от волнения кровь прихлынула к ее лицу, сердце билось частыми гулкими толчками. Перелезая изгородь, она пугливо оглянулась, и в этот момент поблизости от нее раздался приглушенный кашель. Люба замерла. Перед ней за полуразрушенным тыном в зеленой ботве картофеля копался сгорбленный старик. Загородившись от солнца ладонью, он пытался разглядеть ее своими подслеповатыми слезящимися глазами, но, видно, не распознал и опять принялся ворошить землю заскорузлыми темными пальцами.
Люба перевела дух и побежала еще быстрее.
Миновав глубокий, прохладный на дне овраг и поле, заросшее бурьяном, Люба достигла наконец опушки леса и, обессиленная, повалилась на землю.
Между тем исполнивший ее просьбу и вернувшийся обратно в школу денщик Отто, заметив исчезновение Любы, поднял тревогу. Не прошло и полчаса, как он с овчаркой на поводке, в сопровождении молодого автоматчика уже мчался по ее следам. Огромная овчарка с высунутым влажно-розовым языком рвалась напористо вперед, почти волоча за собой морщинистого денщика; он обливался потом, упирался ногами почти в каждый бугорок, стараясь сдержать огромного пса, дышал хрипло, с присвистом и, казалось, вот-вот свалится и испустит дух. И бежал дальше, на ходу одной рукой отирая мокрое, в красных пятнах, узкое клинообразное лицо. Молодой солдат, следовавший за ним, задорно покрикивал:
- Шнеллер, шнеллер!.. Марш-марш!
Отто не обращал на него внимания, все силы употребляя, вероятно, на то, чтобы не упасть, не выпустить из руки поводок, прикрепленный к ошейнику овчарки...
Передохнув несколько минут, Люба поднялась с травы и двинулась дальше в лес. Выйдя на знакомую лесную полянку, вдруг вспомнила, что где-то здесь, поблизости, должен находиться старый дуб с дуплом, который они еще прошлым летом облюбовали с Виктором; тогда, готовясь к поджогу поля, условились на всякий случай, что при необходимости будут оставлять друг для друга короткие записки в дупле. Она сразу нашла этот старый развесистый дуб и, вскарабкавшись вверх по корявому стволу, запустила руку в дупло, но ничего, кроме ниток паутины и колючих сосновых иголок, не нашла в нем. Она хотела уже спускаться, как до слуха ее донесся хриплый лай. Догадка кольнула в самое сердце, в груди пролился щемящий холодок, а хриплый лай собаки был уже совсем рядом, и она увидела, как прямо в ее сторону мчится огромный пес, таща за собой на поводке денщика Отто, и бежит, держа автомат наготове, молодой немец в коротких, жестких, с широкими голенищами сапогах. Ей захотелось, как в детстве, крепко зажмурившись, сделаться невидимкой, но увы... Овчарка, задрав голову, уже свирепо бросалась на дерево, а Отто кричал:
- Рунтер! Вниз!.. Скоро, скоро, шнель!
Солдат дал короткую очередь в воздух. Только после этого Люба стала спускаться с дерева. Однако едва она ступила на землю, как овчарка, метнувшись в ее сторону, вырвалась из рук Отто и сбила ее с ног. Задыхаясь и посылая проклятия, денщик стал оттаскивать рассвирепевшего пса. С обезумевшим взглядом, с побелевшим лицом Люба поднялась с земли и дрожащими руками пыталась прикрыть оголенное тело изодранным платьем...
Через два дня лейтенант Штимм возвратился домой. История с побегом Любы, казалось, потрясла его. Он резко отчитал своего денщика и, насколько могла понять Люба, пригрозил отправить его на фронт; долго ходил мрачно-задумчивым, потом исчез на несколько часов из дома. Вернулся уже успокоенным, ровным и, закрывшись с Любой в спальне, виновато улыбнулся и сказал:
- Конечно, здесь тебе тяжело... Но я добился срочного перевода по службе, скоро мы уедем в другое место.
Люба, забившись в угол комнаты, ничего не ответила ему.
Глава тринадцатая
Лесная поляна пестрела цветным ковром среди белоствольных берез. Пахло разнотравьем и медом. В густой зелени трещали кузнечики, жужжали пчелы.
Виктор, растерянно глядя под ноги, шел к землянке Васильева. Он смотрел на простирающуюся перед ним красивую поляну, а мыслями уносился далеко к родному дому. После ухода в отряд он все время проводил в походах, в засадах на врага, учился стрелять, метать гранаты. И всюду, где бы он ни был, мысли о Любе не покидали его. В ночной тишине он вспоминал проведенные с нею дни, мысленно видел ее лицо, задумчивые глаза. "Зачем я оставил ее? Зачем! - досадовал он сам на себя. - Фашисты способны на все. Они могут отправить ее на каторгу или просто пристрелить так же, как они поступают с тысячами ни в чем не повинных людей".
Он думал о ней, тревожился, а тем временем уже и в отряде среди его сверстников поползли зловещие слухи о ее предательской связи с фашистами. Ему трудно было этому поверить, и он старался себя убедить в обратном. "Не может этого быть, - думал он, - не может быть, все это сплетни", - а у самого сердце тайно рвалось домой, к ней, чтобы собственными глазами увидеть ее, услышать из ее уст правду о молве.
У командира отряда Васильева Виктор и двое его товарищей получили задание выйти в район села Климова, собрать там данные о численном составе карательного отряда, разведать подходы к селу.
- А как же, товарищ командир, насчет нашей Кирсановки-то? Послали бы туда, - сказал Виктор.
- Наберись терпения, придет черед, наведаемся и туда.
Наутро следующего дня разведчики тронулись в путь. До восхода солнца они вышли к большому полю. Вдали виднелся перелесок, а еще дальше ярко выделялась под лучами утреннего солнца белая колокольня сельской церкви с темным куполом и блестящим крестом. Это и было Климово. Борис Простудин предложил идти полем.
- Это все равно что лезть зверю прямо в пасть, - сказал Сергей Горбунов, - поле из края в край просматривается.
Виктор долго всматривался в даль, потом, указав рукой на полосу кустарника в поле, сказал:
- Там овраг, а дальше за ним деревенька Новоселки. Предлагаю податься вправо и по оврагу пробираться к лесу.
...Овраг был сравнительно неглубок, с пологими скатами. В самой его низине зеленела густая трава, иногда попадались невысокие заросли ивняка.
