Унтер-офицер достал из кармана записную книжку с заложенным в ее корешок тонким карандашом.

- Дивчинка ест цурка фрау? Проше...

Марфа уловила смысл вопроса.

- Дочка, - ответила она поспешно. - Моя дочка, она не партизанка. А постоялец наш немолодой, он ей в отцы годится. Она не знает, куда он ушел. И я не знаю.

- Так, дочка, - повторил унтер и что-то записал в книжечку. Лейтенант приблизился к Любе и спросил: - Вы не ответили мне, как вас зовут?

Люба опустила глаза и снова промолчала. Староста Яков Буробин, согнувшись перед офицером, угодливо произнес:

- Любка. Зернова Любка, так ее зовут... Дура! - возвысил он голос. Что ж ты молчишь? К тебе же обращается господин офицер!

- Прекрасное имя, хорошая фамилия - Зернова! - восхищенно произнес Штимм, а унтер по слогам записал: Зер-но-ва Люпка.

- Люба, дочка моя, - растерянно твердила Марфа, смотря то на унтера, то на лейтенанта, и не могла себе взять в толк, чего ради пристали они к ее дочери.

- Я приду к вам, я буду вас навещать, - уже на пороге проговорил Штимм и, приложив руку к сердцу, вместе с другими скрылся за дверью.

Когда немцы вместе с Яковом и Цыганюком покинули дом, Марфа тяжело вздохнула.

- Господи, что же это такое? Что же мы будем делать-то? - обратилась она к дочери.

- Раньше надо было думать, - ответила Люба и вдруг вспылила: - Все, все ушли, - Витя, Борька, Валя тоже ушла! Только ты меня не пустила. А теперь спрашиваешь, что делать? Не знаю я!

Минуло несколько дней, а оккупанты все не унимались. Они продолжали отбирать у крестьян скот, птицу, хлеб. Не обошли они и Марфу. Как-то к ней во двор ввалились три дородных румяных солдата. Они увидели кур, весело затараторили, стали ловить их. Поднялся неистовый переполох. И все-таки половина из них оказалась в руках развеселившихся вояк.

Встревоженная этим шумом, замычала в хлеву корова. Солдаты радостно захлопали себя по бедрам.

- Му-му! - произнес один из них и подмигнул Марфе.

- Му-у! - отозвался второй. Потом он передал бившуюся курицу своему напарнику, достал из деревянных ножен тесак и направился в хлев.

Марфа кинулась ему наперерез. Она встала спиной к дверце хлева и закричала:

- Не пущу, не подходите!

Солдат остановился, улыбка его сошла с лица. Он схватил Марфу за рукав, отшвырнул ее в сторону и, накинув на рога корове ремень, потянул ее со двора. Марфа, опомнясь, нагнала солдат уже далеко за домом.

- Отдайте скотину, куда вы ее ведете? Чем я буду кормить детей? кричала она на всю улицу.

Солдаты шли, ухмыляясь, не обращая на Марфу внимания. Уже рядом со школой ее вдруг окликнули:

- Фрау Зернова, момент!..

Марфа оглянулась и увидела возле школьного крыльца пожилого желтолицего унтера. Рядом с ним стоял тот же белокурый молоденький офицер, который был в ее доме во время обыска и назвался Францем Штиммом.

- День добрый, фрау Зернова. Наш лейтенант имеет интерес до фрау...

- Моя корова, корова!.. - простонала Марфа, указывая рукой на солдат.

- Хальт! - скомандовал внезапно офицер и что-то быстро и резко сказал по-своему солдатам. Те остановились, недоуменно переглянулись, потом щелкнули каблуками и повели корову обратно к Марфиному дому.

Так вроде и откупилась Марфа курами. Ей было приятно, что она смогла постоять за себя, и в то же время она продолжала со страхом думать о подозрительном любопытстве немцев к ее дочери.

Шли дни, а Франц в доме все не появлялся. "Может быть, по молодости просто пошутил над девочкой", - мысленно успокаивала себя Марфа. И все же она не переставала ломать голову. "Как поступить с дочерью? Куда ее укрыть? Свезти в Мироново, к тетке? Глядишь, может быть, этот щеголь и быстро уедет. Нет, нет, - возразила она сама себе, - не пущу ее никуда".

Но однажды к вечеру Марфа разговорилась с соседкой возле колодца. Дома оставалась одна Люба. И вот, распахнув дверь избы, она обомлела: за столом, под самыми угодниками, словно под их охраной, сидел молоденький белокурый офицер Штимм. Напротив него на скамье сидела смущенная, с опущенными глазами Люба. На столе стояла бутылка вина с золотистой этикеткой, распечатанная коробка дорогих конфет, плюшевый медвежонок, валялось несколько каких-то фотографических карточек. Завидев мать, Люба вскочила со скамьи и уткнулась ей в плечо, а офицер вышел из-за стола, поклонился и сказал:

- Здравствуйте, гражданка Зернова. Извините, я не знаю вашего имени и отчества. Я инспектор интендантского ведомства... Вы меня узнали?

В ожидании ответа хозяйки он продолжал вежливо стоять, стройный, розовощекий. В избе приторно пахло шоколадными конфетами и крепким мужским одеколоном. "Чтоб ты лопнул!" - подумала Марфа, но не ответить на его приветствие не осмелилась.

- Здравствуйте...

- Я занес вам по пути фотографические снимки вашей дочери, которые изготовил мне унтер-офицер Грау. Этот пройдоха Грау знает, что я ценитель старинного русского искусства, а также русского типа красоты. Извините, что я немного бесцеремонно, но я с добрыми чувствами.

Марфа вспомнила, что этот молоденький офицер, столь складно разговаривающий по-русски, велел своим солдатам вернуть ей корову, сердце ее смягчилось, и она сказала:

- Коль с добром, то милости просим.

- Вас, очевидно, удивляет, что я свободно говорю по-русски. Я охотно поясню... Когда я был мальчиком, я пять лет жил в Москве. Мой отец был тогда коммерческим советником. Мы уехали из Москвы в тридцать третьем году. Потом я изучал славянские языки и экономику в Берлине. Вот, кстати, маленький сувенир из моего родного города. - Штимм взял со стола плюшевого медвежонка и протянул Марфе. - Медведь - это такой старинный символ города Берлина. Возьмите для вашего мальчика.

- Зачем же такое вам беспокойство?

- Пустяки... Я же говорил, что буду заходить к вам, - продолжал Штимм, - как видите, я сдержал свое слово. Проходите к столу, не волнуйтесь, я ваш гость.

"Я ваш гость, а приглашает к столу, странная манера хозяйничать в чужом доме! Лучше бы ты лопнул, как мыльный пузырь, туда бы тебе и дорога!" - с возмущением подумала Марфа. Штимм улыбнулся, и на его щеках обозначились ямочки.

- Пожалуйста, посмотрите, как получилась ваша стыдливая дочь... - и он подал Марфе фотокарточки.