Шла вторая половина второй четверти. До Нового года…целых тридцать пять дней. Долго еще…

Впереди проверочные, диктанты и контрольные. Четвертый класс, взрослые говорят – не шутки… Горы домашки. Тонны исписанных черновиков и сломанных о гранит науки ручек и карандашей.

А тут еще Димка заболел. Ангина у него.

С такими безрадостными мыслями я топала по припорошенному снегом асфальту по маршруту школа-дом. Еще поворот, и появится угол моего дома. А за ним – мой подъезд, и четыре окна на четвертом этаже. И мама с половником…

Нет, вы не думайте. Я «двойку» не несла. Я вообще – круглая отличница, гордость школы и все такое. На доске почета висю… Вишу… Повесили, в общем.

Но… сам факт, что тебя встречают с половником, как-то напрягал.

И потом. Что дома? Опять уроки. Полы, опять же, мыть моя очередь (это мы так с сестрой распределились – по очереди домашние обязанности выполнять, чтоб никому не было обидно).

От навалившихся мыслей, я, кажется, вообще перестала переставлять ноги, будто приклеиваясь к асфальту.

Кстати, о клее!

Может, Димку навестить с его ангиной?!

Я радостно подхватила сползший было с плеч портфель, и свернула в сторону Димкиного дома. Двор у нас был общий, и его дом расположился перпендикулярно моему. Так что бежать далеко не пришлось.

Вы, наверно, подумаете – при чем здесь Димка и клей? Ну, в том смысле, почему, подумав о клее, я сразу вспомнила Димку?

Дело в том, что в начале этого года мы еще с Димкой не дружили, мы сидели с ним за одной партой, иногда болтали, иногда бегали в «догонялки» на перемене. Но друзьями стали недавно.

Все началось с того, что нашу учительницу, Римму Аркадьевну, срочно вызвали к директору, прямо посреди урока. Она нам дала задание и убежала, велев «сидеть, как мышки». Мышки, как вы понимаете, получились, довольно шумные: к нам пару раз приходила уборщица, учительница третьего класса, занимавшая соседний кабинет, и испуганный охранник с первого этажа.

Еще на уроке мы стали бросать друг в друга бумажный шарик, с воплями «Ты-вОда», а на перемене, игру продолжили, конечно. Римма Аркадьевна все не приходила, и… В общем, сама не знаю, как это произошло. Я спряталась с шариком этим за шторой в классе, Ирка Сычужкина бежала мимо, я в нее его метнула (удачно, кстати), как-то нечаянно наступила на край шторы, и оторвала ее. То есть, совсем оторвала… С карнизом и штукатуркой. До красных кирпичей.

Класс сразу вспомнил, что ему велено сидеть мышами, и, когда пришла Римма Аркадьевна, ее счастливая улыбка сияла аж из коридора:

– Ах, какие вы у меня мо… – и улыбка исчезла, вместе с остатками невысказанной похвалы. – И кто это сделал? – Грозно расправив руки над учительским столом, спросила она.

Я покраснела и опустила глаза. На меня она даже не смотрит. Как же. Отличница. Гордость школы. И все такое. И оторванная с карнизом штора… Это, были вещи несовместимые в голове Риммы Аркадьевны… Были, да-а.

– Это Димкина оборвала! – громко и противно выкрикнула Ирка Сычужкина мою фамилию.

И получилось, будто, я хотела смолчать, или на кого-то другого вину спихнуть. А я просто не УСПЕЛА встать и сказать, что это я сделала.

Римма Аркадьевна только растерянно ахнула.

А на следующий день Димка вылил полный стакан клея в Иркин портфель. Он его полночи варил из молока, уксуса и соды. Притащил в школу в банке из-под майонеза и вылил в портфель Ирки, лишь только та уселась за свою парту.

– Ты что наделал! – завопила та, выбрасывая неумолимо раскисающее содержимое на парту. – Ты все тетради испортил! И учебники!!!

А Димка молча повернулся и сел на свое место.

Когда в конце уроков в школу пришла его мама, Римма Аркадьевна ей все, конечно, рассказала, и они вместе потребовали от Димки объяснений.

– Дима, как же так! – расстраивалась мама. – Ира же девочка! А ты ей такую гадость сделал… Нельзя же так…

– Что же ты молчишь, – всплеснула руками Римма Аркадьевна.

Димка долго молчал, уставившись в пол, изредка поглядывая на портреты классиков русской и советской литературы.

– Она не девочка, она предатель, – наконец, твердо пробурчал он. – А у предательства нет рода и пола.

С тех пор мы и стали с ним друзьями.

И вот сейчас у него ангина.

Я нажала желтый пупырышек звонка, сразу услышав грохотание замка.

– ЗдорОво, – прохрипел Димка, исчезая в глубине коридора, – я тебе как раз хотел звонить, узнавать домашку. Как там оно все?

– Нормально, – я махнула рукой невидимому в темноте Димке, – ты сам-то как? Горло сильно болит? Температура?

– Аха, – промычал Димка на все мои вопросы, – вообще жесть. Ты на кухню иди, там мама булочки вкусные состряпала вчера, щас чай пить будем. Я только горло прополощу. – И исчез за дверью ванной.

Булочки – это хорошо. Я проскользнула на кухню, щелкнула кнопкой чайника (Димку же надо поить горячим чаем) и заглянула под белое накрахмаленное полотенце в большую кастрюлю на столе. Булочки с корицей. И пирожки с вареньем. Подцепив один пирожок, я с наслаждением его надкусила, и уселась ждать Димку.

Он появился минуты через три, взлохмаченный и опухший, с туго перемотанным шарфом горлом. Молча плюхнулся на соседнюю табуретку и тоже потянулся за пирожком.

– Давай, рассказывай, чего там в школе делается без меня.

– Задачки по математике решали, на скорость-время-расстояние, – начала перечислять я. – По русскому диктант был. Домашку не задали…

– Это хорошо, – деловито закивал Димка, – а то домашкой заниматься некогда.

Я даже жевать перестала. Чем это он со своей ангиной занимается, что аж уроки делать ему некогда!

А Димка между тем, заварил чай, расставил чашки, достал из шкафа сахарницу и ложки. Но воспользоваться мне всем этим не дал:

– Пойдем, я тебе покажу одну вещь.

Я вздрогнула. Последний раз «вещью» оказалась ракета с турбодвигателем из воздушного шарика. Димка тогда заставил меня стоять за дверью, потом громко крикнул «открывай!», и последнее, что я запомнила, это как на меня полетела пластиковая бутылка с привязанным к ней скотчем проколотым воздушным шариком.

Я вздохнула и пошла следом: не знаю, что во мне говорило громче – любопытство или нежелание расстраивать больного Димку.

Но осторожность превыше всего. Помня историю с реактивной бутылкой, я вначале прислушалась за дверью, чем там занимается Димка, а уж потом вошла внутрь.

В комнате царил хаос и разгром. В центре клетчатого ковра расположился здоровый ящик с инструментами – гайками там всякими, болтами, отвертками и плоскогубцами, вокруг него везде валялись куски желтой и синей изоленты, провода и проволока.

Димкину маму инфаркт хватит…

– Иди сюда! – скомандовал Димка, протягивая мне провод с оголенными проводами. – На, держи по-крепче.

Я на всякий случай глянула на другой конец провода – слава Богу! – не в розетке. Только потом взялась за провод.

– А что это будет? – поинтересовалась я, наблюдая за тем, как Димка изолентой прикрепляет эти самые провода к металлическому корпусу круглого будильника с железными вентилями-бабочками на задней стенке.

– Музыкальный будильник, – он указал носом в сторону магнитофона. – Щас все осталось закрепить и заизолировать, и можно наслаждаться утренним подъемом! Представляешь: утром в школу тебя понимает не простое «трынь-трынь», а Стас Михайлов!

– Я не люблю Стаса Михайлова, он для взрослых теть поет, – пробурчала я. – Мне Юля нравится, Савичева…

– промурлыкала я.

Димка сморщил нос:

– Да хоть Рамштайн… Дело вкуса…

– Дим, а отчего просто не купить музыкальный будильник? – решилась задать я главный вопрос. – Я вроде такой видела в супермаркете… Вставляешь флэшку, и все… Сто семьдесят пять песен. Или больше.