Но - хуже того - он прекрасно знал, что эти девчонки способны высмеивать покупателей. Он сам застукал их в прошлый раз, всех трех, включая, младшую, с косичками. Он вошел в холл, большой нижний холл, вошел с черного хода, а они были в дальнем конце, у камина, и смотрели на представление Этты, средней, восемнадцатилетней. Этта выпячивала живот, задирала нос, почесывала как бы усы и учила правительство, что ему делать, - с немыслимым акцентом, то ли йоркширским, то ли кокни, - а две другие хохотали. И не только младшая, та в свои пятнадцать лет вечно хохотала, но старшая. Нора, и это в двадцать два и будучи дурнушкой и помощницей матери по дому. Он-то думал, что хоть Нора человек ответственный, и - вот вам, пожалуйста, она высмеивала покупателя. Как только расхохоталась Этта, все три девчонки буквально зашлись чуть не до потери сознания.
Д. стоял в темном уголке под лестницей и не мог понять - то ли его больше поразило предательское поведение Норы, то ли блестящее мимическое искусство, то ли все вместе взятое окончательно его расстроило. Веселость Этты, ее резвое вдохновение были, бесспорно, восхитительны, но все-таки что-то дикое, что-то дерзкое было в каждом ее жесте. Он был человек сознательный и не отрицал, что покупатель тоже может быть довольно неотесанным и самонадеянным. И почему бы не посмеяться, если правда смешно? Может, просто он преждевременно состарился и утратил чувство юмора? В сущности, он совершенный затворник и почти не сталкивается с веселой молодежью.
И все-таки у него отлегло от сердца, когда с парадного хода вошла миссис В., увидела, что происходит, и отчитала девочек достаточно строгим тоном. Д. понял, что был шокирован не зря. Миссис В. тоже определенно сочла неуместной - слегка, но явно неуместной - насмешку над гостем, и не просто гостем, но человеком ответственным, солидным человеком, который явился в дом по делу, по важному делу. Это, конечно, не такое безобразие, как когда туристы пристают к часовому на посту, но нечто в том же духе. Миссис В. была настоящая леди, особа весьма воспитанная, чудесная жена и мать и держала дочерей в руках, но в душу Д. закралось подозрение, что когда-нибудь Этта может высмеять и его. Он почувствовал на себе ее взгляд и вдруг осознал, что ноги - его уязвимое место. Они были не кривые, нет, но в некоторых позах они казались кривыми. И еще как-то, когда он рассуждал с В. о психологии покупателей ковров, Этта обменялась с Норой таким взглядом, что, перехватив его, он даже осекся. Был ужасно неловкий момент. Но миссис В. спасла положение историей о том, как сама она покупала свой первый ковер для гостиной - у Д., как она сказала, - и почему она выбрала розы на зеленом поле. Д. совершенно прав, сказала она, относительно вкусов молодоженов. Она блестяще разрядила атмосферу.
И все-таки Д. спрашивал себя, зачем вообще он таскается к В. Детям он надоел, и самому ему тут не так уж весело. Никто не виноват. Он не в претензии на задушевность миссис В., это ее долг; и на легкомыслие и безответственность девчонок: девчонки все такие. Нечего с них спрашивать серьезного поведения. Чересчур беспечны, чересчур поддаются влиянию минуты, чтоб считаться с какими бы то ни было социальными обязательствами, и - слава богу - они чересчур невинны. Не сознают превратностей цивилизации вообще, а тем более в наше суровое время. Вечно готовы играть с огнем и дразнить гусей. Особенно Этта. Он вспомнил ее ребенком - тощую, маленькую, вечную проказницу, крест семьи, она ужасно громко кричала, вела себя кошмарно. Ее держали от него подальше. Но однажды, девять лет назад, он как раз откланивался, а она пришла со двора до того перепачканная, что даже для нее удивительно. Мать так и ахнула, а она только засмеялась (у нее спереди не хватало двух зубов) и уже повернулась бежать. Мать ее удержала: "Ты бы хоть попрощалась по-человечески с мистером Д.". И тогда Этта обвила ручками его шею и быстро клюнула в подбородок. Так же точно она целовала серого пони и свою собачку, горничную и кукол: Черномордика Первого и Черномордика Второго, - он сам видел - жест выражал целую гамму чувств, от снисходительности до скуки. И еще ей хотелось понять, зачем этим занимаются взрослые.
Д. прекрасно все сознавал. Темно менее это был первый и последний раз, когда его поцеловала представительница слабого пола за двадцать семь лет со смерти его матери. И ему запомнилось это происшествие. Он был человек разумный и не стал придавать особого значения бездумному чмоканью ребенка, но - он чувствовал - между ними установилась связь. Ни один ребенок еще не чмокал его и не был связан с ним так, как Этта.
Тем не менее он потом девять лет ее не видел. Ее тогда в октябре не бывало, она уезжала в школу. В эти-то годы Д. и начал спрашивать себя, зачем он таскается к В. Необходимости тут не было. Он всегда делал у В. один и тот же заказ, охота дома у него даже лучше. Ну а теперь, после того как он обнаружил способность Этты к перевоплощению и вдобавок перехватил за обедом тот ее взгляд, он и вовсе решил, что отныне ноги его не будет у В. Он не сразу пришел к этому, в общем-то, крутому решению; но через несколько месяцев поведение Этты и хохот девчонок стали совсем его возмущать, и дальше - больше. Интересно, до чего может дойти их смешливость. Интересно, всех ли покупателей успела изобразить Этта? Интересно, а его она изображала или нет? Конечно, вряд ли она нашла, к чему придраться в его фигуре, лице, манерах. Он был человек обыкновенный, он и старался быть обыкновенным. Он терпеть не мог разных оригиналов. Он учился в закрытой школе, кончил Оксфорд (бакалавр с отличием третьего класса по гуманитарным), и прежде всего он стремился не привлекать внимания к своей особе. И кажется, слава богу, пока удавалось. Все же он подозревал, что с Этты станется его изобразить, может, она даже уже его изобразила. И он из-за этого ужасно расстраивался.
Он был человек сознательный, и от девчонок ждал чего угодно. Почему же тогда мысль о том, что Этта, возможно, его копирует, так терзала его? И ему пришлось признать, что все дело в их, да, в их, некоторой связи. Не в чмоканье, конечно, суть. А в том, что было после. После он часто думал о ней как о милом ребенке, ласковом, открытом. Сравнивал с нею других детей, и не в их пользу. Гадал, какая она стала. А стала она прелестной девушкой. Он был не из увлекающихся, он был человек трезвый (будешь трезвым, работа сложная, вечная конкуренция), но уж что такое прелестная - это он мог понять. В точности как он ожидал. И притом - милая искренность. Но мимическая сцена его шокировала. Он вдруг понял, что совершенно не знает Этты - может, он абсолютно неверно ее себе представлял. Может, она просто фурия, мегера.
