– С чего это? – нахмурился Зайдер.
– А за то! Ноги в руки – и вперед, если не хочешь за цугундера себе кишки попортить.
– Ты за шо говоришь? – повысил голос Мейер.
– Услугу тебе делаю! Гешефт, как своему швицеру, – хмыкнул Туча. – Завтра прикроют твой бордель. Есть такая вот малява от красных. Донесли на хвосте. А тебе надо тикать из города. Бо уши оборвут.
– Кто? – Зайдер страшно побледнел, и по его лицу судорогами промелькнули болезненные тени. – ведь всего пару месяцев, как до Одессы вернулся. Я за все делал правильно, как ты велел. Кто?
– Ты знаешь, – веско сказал Туча, и Мейер отвел глаза в сторону. – Я ему ничего не сделал, – тоскливо произнес он.
– Речь не за то, – хмыкнул Туча. – Серьезные люди хотят свою наводку в Одессе. А ты попадешь под раздачу. Я к тебе как к другу пришел. Иначе…
– Я ценю, правда, – поспешил согласиться Мейер. – Куда мне идти?
– Мир за всегда большой, – ответил Туча, – перекантуешься до малости за лето, а дальше будем посмотреть. Не до ушей же за вечно здесь придет шухер! Шо-то решится в городе.
Зайдер тяжело вздохнул.
– А правду говорят, что его деваха твоя громанула? – вдруг хохотнул Туча. – Защипала, шо твоего гуся?
– Правду, – мрачно сказал Мейер, – я ее вышвырнул отсюда, шкуру. Морда деревенская, курица из навоза вылезла. И шо это село прется в Одессу? Сидело бы в своем навозе! А теперь из-за твари этой навозной мне гембель за голову! Из-за нее?
– Нет, не из-за нее, – веско сказал Туча, – из-за Цыгана. Ты знаешь.
– Я знаю, – Зайдер кивнул, – я сам на его похоронах был. Я до сих пор понять не могу, почему вместо Цыгана этот швицер паскудный вылез, что твой чирей на заднице! Мишка… Как там его…
– Мишка Няга, – подсказал Туча, – он правая рука Котовского. Они не разлей вода. Как ты в свое время был с Японцем.
– Подожди! – Зайдер вдруг рухнул на стул. – Ты хочешь сказать, что он завтра сюда придет? Этот Мишка Няга?
– Он, – кивнул Туча, – потому я и здесь.
Зайдер вскочил из-за стола и быстро заметался по комнате, собирая какие-то вещи. Открыл в стене сейф. Бросил прямо в руки Тучи увесистый кожаный мешок.
– Вот твои деньги. Я по-честному играю.
– Знаю, – Туча поднялся с места, – потому за тобой и пришел. Идем. Вывезем тебя через балку, пойдешь по дороге на Киев. Там пересидеть можно будет, есть одно село. Как поутихнет все, вернешься в Одессу. Но раньше не смей, если не хочешь повторить судьбу Японца. Я сообщу.
На следующий день к подвалу на Ланжероновской подъехали две телеги, доверху груженные красноармейцами с винтовками наперевес. Часть из них окружила вход, а часть ворвалась внутрь.
Было два часа дня, и заведение было закрыто. Общий зал был безжизненным и темным. Сквозь закрытые ставни сочился серый, угрюмый свет. Стулья были поставлены на столы. В зале еще не убирали, и на темном от грязи полу валялись осколки разбитой посуды, пустые бутылки из-под шампанского, ленты бумажного серпантина и раскрашенные ватные шарики. Красноармейцы прошлись по комнатам и согнали в зал сонных девиц.
Нечесаные, заспанные, в грязных ночных сорочках, со следами расплывшегося грима на распухших лицах, девицы выглядели трогательно и жалко. Они зевали во весь рот и испуганно жались друг к другу, как стадо перепуганных овец.
– Где начальство? – рявкнул рослый красноармеец в папахе. Кто-то из девиц дрожащей рукой указал в коридор.
Красноармейцы расступились, и в зале появился Мишка Няга в сопровождении еще одной группы солдат. В черной кожанке и кирзовых сапогах, с пулеметной лентой через всю грудь, он выглядел невероятно внушительно.
– Вот что, тетки, – сказал Мишка веселым и звонким голосом, – притон ваш зловредный принято решение закрыть. А вас в 24 часа вышвырнуть вон из города как источник распространения заразы и разных венерических болезней. Мы, конечно, могли вас и в тюрьму запереть. Но никому неохота возиться с вами, венеричками. А потому собрать свои манатки, узлы и всякий там мусор, и вон из города! Увижу шваль какую на улице, не пощажу! Пошли по своим деревням, и сидеть там в навозе, не высовываясь! И учтите, тетки, я сегодня добрый! А мог бы и к стенке поставить! Так что ноги в руки, собрали манатки и пошли вон!
Красноармейцы подталкивали штыками перепуганных девиц, которые быстро разбежались по своим комнатам собирать вещи и бежать прочь от этой страшной облавы. По слухам они знали, как большевики расправляются с притонами, и прекрасно понимали, что им таки повезло.
Оставив солдат в коридоре, Мишка вошел в кабинет и закрыл за собой дверь. В кабинете за столом восседал Туча.
– Борзый мальчиша, да? – Туча недобро усмехнулся при его появлении.
– Здравствуй, – Няга помялся на пороге, – я не хочу войны. Я пришел, как ты сказал.
– Да, за так, – кивнул Туча, – и намотай за шкуру, сопляк, если я позволил тебе разогнать в моем городе один бордель, это не значит, шо ты будешь как Цыган.
– Сход заместь Цыгана поставил меня.
– Сход – это теперь я, – веско бросил Туча, – я поставил – я и выкишнуть могу в любое время!
– Чего ты собачишься? – примирительно сказал Мишка. – Я ж за все так, как ты велел. Девиц ни одну не тронул. Бордель тот взял, шо ты позволил. Ты ж знаешь за власть в городе.
– Был такой король на Молдаванке – Калина, – произнес Туча, пристально глядя Мишке в глаза, – он заправлял всеми борделями на Молдаванке и в районе Привоза. И очень плохо он кончил. А ведь тоже налеты на чужие бордели совершал! А кончил таки плохо, и если ты за мои слова на уши не намотаешь, и ты плохо кончишь, я не засмотрю за твоего Котовского! А до Цыгана тебе, швицер, как до Луны пешком!
– Я не понял… Ты грозишь мне, что ли? – недобрые искры мелькнули в глазах Мишки.
– Ни в жисть! – усмехнулся Туча. – Просто так… Довожу до ума. Уж больно борзо вы вошли в мой город. Так и передай этому своему Котовскому. А борзость, она в сортире хороша, когда живот прихватило. А не в серьезных до людей делах. Бордель разгромить любая сопля может. Что бордель – стая перепуганных деревенских девок! Та еще доблесть – с ними воевать! Но ты с девками воюешь, пока я позволяю. И до куда ты дальше зайдешь, буду решать я. Учти, швицер: борзость она так об горло наматывается, шо родная мама тебе не поможет. Так что пусть знает об этом твой Котовский. Это я, Туча, тебе говорю, и слово мое за цей город – закон.
– Я тебя услышал, – Мишка кивнул головой, пряча недобрый блеск глаз, – а где Зайдер? Это ведь он заправлял этим борделем.
– А нету твоего Зайдера! Сам не знаю, куда он делся. Свалил из города. Ушел под воду. Девки сказали, шо до недели не видели за него. Я за него тоже спросил. Выкишнулся Зайдер, так шо не ищи понапрасну. Он не дурее тебя. Знает, шо давно замочить его хочет твой Котовский. Вот и успел сделать ноги до тебя.
Мишка кивнул и вышел из тесного кабинета. Туча с недоброй ухмылкой смотрел ему вслед.
Ночь была темной, абсолютно безлунной. Темнота казалась сплошной и плотной. Только плеск весел создавал тревожные ощущения, нарушавшие темноту. Лодка медленно шла к берегу. И трое людей в ней пристально вглядывались во тьму.
На далеких очертаниях мыса вдруг мелькнул тусклый огонек, затем еще один. Потом в воздухе появилась целая цепь из огоньков, вспыхивавших один за другим.
– Сигнал, – произнес человек, держащий в лодке самодельное приспособление, заменявшее руль, – суши весла. До берега меньше мили.
Двое других вытащили весла из воды, а затем принялись накрывать брезентом толстые мешки, лежащие в лодке на дне.
– Палыч, а огоньки-то рвутся, – вдруг сказал самый молодой из троих, – вдруг как не нас ждут?
– Тьфу, дурья твоя башка! – Палыч уверенно направлял руль в темноту, – да кого на мысе Фонтана ждать, как не нас! Чу! Причалим. Сиди тихо.
Лодка дернулась, врезаясь в песок, и остановилась. Люди поднялись на ноги, собираясь выпрыгнуть из нее, как вдруг раздалось громкое ржание лошадей, и их окружила группа всадников.
