Разошлись запоздалые гости.
Отогнав нетерпения дрожь,
На диван возле шляпы и трости
Ты садишься и гранки берёшь.
Невесёлое счастье поэта
Душу, будь ты хорош или плох,
В книжки вкладывать. Новая, эта —
Первый том из намеченных трёх.
Но какою щемящею силой
Типографские дышат листы! —
Незабытою родиной милой,
Где в тоске и дома, и кресты.
Роковыми годами скитаний,
Где, взрослея, вскипала душа
Против бритвенных жизненных граней,
Каждый шаг свой в крови верша.
Сердце ныло, звенело, страдало,
Но тебе не знаком был страх.
Где жестоких прозрений начало?
Может, в этих давнишних строках?
«Худощавый и низкорослый,
Средь мальчишек всегда герой,
Часто, часто с разбитым носом
Приходил я к себе домой.
И навстречу испуганной маме
Я цедил сквозь разбитый рот:
– Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму всё заживёт»…
Но в далёком незрелом начале
И сегодняшний брезжил день —
Во вселенской смертельной печали,
Божий свет превращающей в тень.
«Как тогда, я отважный и гордый,
Только новью мой брызжет шаг…
Если раньше мне били в морду,
То теперь вся в крови душа»…
Били больно, расчётливо, гнусно:
– Что ж ты всё о себе да себе?
Напиши – вот сегодня искусство! —
О российской свободной судьбе.
За отжившей свой век деревней
Ты не видишь, как новый век
Вызревает надёжней, чем кремний,
Чтоб свободой дышал человек… —
Но и взглядом ты видел и сердцем
Сквозь густую словесную тьму,
Что свободы скрипучая дверца
Открывает дорогу в тюрьму.
Открывает дорогу в забвенье,
Открывает дорогу в ничто.
Кто из русских такое смиренье
В сердце впустит? Смирится кто?
И в кремлёвскую волчью стаю,
Как великий российский пророк,
Ты швыряешь «Страну негодяев»,
Главарей посшибавшую с ног.
Гэпэушники в пене и в мыле.
Всё настойчивей, всё смелей
Намекали, пугали, просили:
– Извинись перед ними, Сергей! —
Мол, одними лишь чувствами дышишь,
И от этого скользкая жизнь.
А по пьянке чего не напишешь.
Извинись, дорогой, извинись!
Но обман ты ухватывал чутко
И бросал им шутя, на бегу:
«Я ведь всё-таки Божья дудка.
Ничего изменить не могу».
И тогда тебе так сказали:
– Сам к себе ты излишне строг.
Этот год проживёшь едва ли,
Подводи, дорогуша, итог… —
Эх ты, жизнь! Ты и вправду приснилась!
И отлит уж для сердца свинец,
И сидишь ты, без права на милость,
Самый лучший российский поэт.
До последней решающей драки,
Где ударят сильней, чем под вдох,
Надо выправить свежие гранки
Первой книжки из плановых трёх.
Пусть твой взгляд уже не увидит
Этой книжки, ведь дело не в том,
Но есенинский все-таки выйдет
Хоть один, но классический том!..
…Вдруг разбил тишину «Англетера»
Ключ, упав из двери на паркет.
Вот те раз! – воровская манера?
Но не вор там, не вор там, нет.
Дверь пинком хулиганским открылась.
Гэпэушники – хуже, чем тать.
– Всё б ты, божья свистулька, трудилась.
Но пора уж и совесть знать!.. —
И врастяг рукояткой нагана
В переносье ударил главарь.
И вскипела смертельная рана.
Вкус железа во рту, как встарь.
И уже прошептал ты не маме,
«А в чужой и хохочущий сброд:
– Ничего! Я споткнулся о камень,
Это к завтраму всё заживёт»…
