Мой неожиданный собеседник вздохнул.

– Понятно. Не вспомнила. Просто уничтожила взглядом. А чудовище, между прочим, может стать принцем, если его поцеловать. И сказано об этом в древних сказках. Люди знали, что говорили. Бабушка рассказала внучке, потом она тоже стала бабушкой – и своим рассказала… Жило-было чудовище, пошло одно как-то раз в консерваторию, Лешку послушать, а тут – откуда ни возьмись волшебная принцесса сидит на втором ряду… Волосы у принцессы пышные, золотистые, она их зачем-то туго стягивает, прячет, а прядка одна выбилась – на шею-то белую, нежную…

Я от неловкости отвернулась. На самом деле мне показалось, что он не настолько чудной, каким зачем-то хочет казаться. В глазах всё это время – в смеющихся! – была какая-то грусть. Как это может быть? Не знаю. Жизнь парадоксальна, а человек многогранен. Где-то глубоко-глубоко за смешинкой пряталась грусть. Разглядела я ее или просто придумала?

– Напомните, если мы встречались, то где? – вновь повернувшись к нему, скучно и настойчиво сказала я, хотя хотелось мне сказать что-то другое.

– Во сне.

– Так, всё, ладно! – засмеялась и отмахнулась я от него. – Я сплю без снов.

– Да что ты! – удивился он. – Так поэтому ты и не помнишь меня!.. Прихожу я как-то к тебе во сне, а ты сидишь у окна, красивая, грустная… Нет, не помнишь? Ты еще так улыбнулась мне…

Вовремя началось второе отделение. Вышел Алёша, у меня забилось сердце, не очень сильно, правда, возможно, этому помешал неожиданный сосед сзади. После номера я тихонько пересела через два кресла. Краем глаза я увидела, что сосед проследил мой маневр и за мной не последовал.

Второе отделение было еще волшебнее и прекраснее первого. Через какое-то время музыка снова захватила меня, полностью и без остатка. Я очнулась только пару раз, чтобы подумать – ну как же так, как же живу без такой музыки – билет фактически ничего не стоит, места есть, можно ходить хоть каждую неделю и попадать на полтора-два часа в мир невидимый, но совершенно реальный. Его творят тоже люди, но они ведь не совсем обычные, они знают другой язык… Да и, если вдуматься, мир этот существует сам по себе. А музыканты лишь нам его открывают…

То грустная, щемящая, бесконечная, то страстная и бурная, то нежная и тоненькая, как струйка прохладного родника, то мощная и безграничная, как огромная волна, музыка полностью поглотила меня. Я не знала, когда конец. В наступившей паузе после очередных аплодисментов я вдруг услышала: «Концерт окончен». Лёша только что играл на «бис», да понятно, это был «бис» – самый яркий, довольно известный, сложнейший номер. Хотя я не знаю – как это играть на органе – очень сложно или невероятно сложно. Я немного играю на пианино, точнее, не играю, а знаю ноты и клавиши.

Когда-то давно, в раннем еще детстве, я ходила в музыкальную школу. После второго или третьего класса (я не помню, и теперь уже ни у кого не спросишь) мама летом, приехав с Севера повидаться со мной и с бабушкой, неожиданно спросила меня: «Ты хочешь ходить в музыкальную школу? Или, может быть, хватит? Надоело тебе?» Я подумала и кивнула: «Хватит, надоело».

Я так хорошо помню этот момент. Что-то важное, большое, наполненное словами, событиями, именами, стирается, а запоминаются, казалось бы, незначительные вещи. Ну, подумаешь – кивнула. Ведь сто раз потом могла снова начать заниматься музыкой… Я и начала, лет в шестнадцать, в десятом классе. Бабушка нашла учительницу, и я к ней ходила. А оно куда-то ушло – то удивительное, что у меня было в детстве. Когда разберешь лишь ноты, а руки их уже знают. И учить ничего не нужно. Садишься и играешь – как по волшебству.

Я пыталась учить Маришу музыке, она занималась в музыкальной школе полтора года и сама сказала мне: «Хватит!» Зная, что последнее дело – заставлять детей доделывать то, что недоделал по жизни ты сам, брать ту планку, которая у тебя падала и падала, пока ты не отошел от нее, смирившись, я опять согласно кивнула: «Ну, хватит, так хватит…» История, в перевернутом виде, повторилась. Мариша пока не спохватилась и, возможно, не спохватится. Хотя у нее отличный слух, и она могла бы и петь, и играть. Посмотрим, что она сама еще скажет своим детям насчет музыки…

– Пошли?

Я опять не сразу поняла, что это говорят мне. Утонув в океане музыки, я почти забыла о случайном знакомом.

– Вы мне?

Он засмеялся. Когда он смеялся, то лицо переставало быть таким некрасивым. Даже становилось симпатичным.

– Да. Я Миша.

Я пожала плечами. Странно, непривычно, но…

– Я Ольга.

Я видела, как кланялся Алёша, видела, как он внимательно посмотрел на меня. Мне показалось, что он меня узнал. Как же некстати ко мне привязался этот человек… Я хочу пройти и поздороваться с Алёшей? А почему бы и нет?

Михаил мое замешательство не так понял.

– Идем-идем… – довольно запанибратски сказал он мне и то ли попытался взять под руку, то ли хотел просто погладить по руке.

Я осторожно отстранилась. Недотрога ли я? Не знаю. Никто меня очень давно не трогал. И я не слишком об этом мечтаю.

– Мне в другую сторону, – сказала я. – Извините, не обижайтесь, – добавила я, чтобы он не подумал, что я с ним так недоброжелательно разговариваю из-за его некрасивости.

Понятно, что у человека есть такой пунктик – не зря же он мне рассказал сказку о чудовище и принцессе. Наверное, всегда начинает так свои знакомства или так отшучивается, когда очередная женщина не хочет с ним идти.

– Да ладно, я привык! – легко сказал Михаил. – Сорок семь лет так живу – некрасивый и нелюбимый.

Да, я правильно всё поняла.

– Нет, мне просто нужно к музыкантам пройти…

Мне стало жалко незнакомого человека. Природа и жизнь очень несправедливы. А что, если на самом деле вот так у него всю жизнь – все от него бегут и бегут? Хотя не был бы он тогда таким смелым… Или это смелость от отчаяния?

Михаил заметил все оттенки сомнения на моем лице, засмеялся и опять на миг перестал быть чудовищно некрасивым. Улыбка у него хорошая. Глаза и улыбка – ведь это главное на лице – для умных людей. Умная ли я?

– Музыкант был всего один, если ты заметила.

– Мне режет ухо ваше тыканье, – аккуратно ответила я.

– Ну и зря. Просто странно и глупо отгораживаться друг от друга. Пока преодолеваешь эти границы и заборы – жизнь уходит.

Я не стала уточнять, что именно он имеет в виду. Мне сейчас важнее было другое. Я решила зайти и сказать: «Привет». Что будет дальше, я не знала, но мне это было очень нужно.

Я подошла к двери, на которой было написано «Служебный вход», подергала ее. Дверь была закрыта. Рядом тут же появилась женщина в униформе и строго предупредила меня:

– Закрыто!

– Да я вижу… – пожала я плечами.

Если бы у нас всё так было в стране, как охраняются служебные двери…

– Пошли, проведу! – подмигнул Михаил, который стоял, оказывается, у окна и наблюдал за мной.

Он опять попробовал взять меня под руку, довольно настойчиво. А я опять освободилась. Потому что это же глупость какая-то! Идти под руку с незнакомым человеком к Алёше! Я даже не знала, что в моей душе хранится столько хороших воспоминаний о наших встречах, разговорах. Я была уверена, что все это забыла, как будто этого и не было. Нет же… Голова со скоростью, доступной только мысли – не перескажешь так быстро – доставала из каких-то своих неведомых мне архивов то одну картинку, то другую…

… Вот мы гуляем в парке, Алёша набрал мне охапку красивых осенних листьев, и я смотрю на негреющее осеннее солнце сквозь маленькую дырочку в красном кленовом листе… Вот зима, много снега, так много, что люди протаптывают себе тропинки, как в деревне, мы смеемся, потому что я то и дело спотыкаюсь, набрала полный сапог снега, но мне не холодно. Наоборот – хорошо и тепло, и день светлый-светлый, солнца нет, но все освещено снегом. И всё белое – цве́та в природе нет совсем. Но от этого не грустно, а как-то легко и ясно. Ясно, что нам хорошо вместе…

Откуда это? Я ведь ничего этого не помню, никогда не вспоминала. Я так была счастлива с Ильей, потом так страдала от его предательства и мучительного с ним расставания. По кусочкам отрезала от себя Илюшу… Кусочек, глядишь, еще месяц прошел, еще кусочек – год, второй пошел, а кусочки никак не заканчиваются… Откуда сейчас эти воспоминания совсем о другом? Музыка так растревожила?