Олег Корабельников

Гололед

В восемнадцать пятьдесят шесть Владимир Антипов нарушил заповедь города. Он выбежал из-за угла и, не отрывая взгляда от открытой двери магазина, побежал через дорогу. Длинная стрелка часов, висящих у магазина, двигалась к вершине круга, и он старался опередить ее.

У дверей стоял скучающий долговязый парень в мятом халате и, посматривая на свое левое запястье, тоже ждал, когда стрелка доберется до цифры двенадцать, чтобы поднять железный крюк и накинуть его в крепкую петлю.

И Буданова тоже торопили секунды. Они появлялись из ничего на зеленоватом экранчике его электронных часов, беспрерывно превращались одна в другую, и это перетекание заставляло нервничать, когда никак не загорался зеленый свет, и Буданов вынужден был сдерживать "Жигули".

И когда пришло время, он, словно вонзая шпору в бок коня, вдавил педаль газа в нутро автомобиля. Секунды на его часах совпали с секундами на уличном циферблате и на часах долговязого парня. И в этом перекрестье времени, на перекрестке пространства месть настигла нарушителя заповеди.

Антипов успел увидеть яркий красный отблеск, брошенный полированным капотом, и через секунду автомобиль всей своей тяжестью обрушился на него, подмял под себя и со скрежетом протащил несколько метров, пока не врезался в низкий бордюр тротуара.

Буданов, смотревший на светофор, лишь боковым зрением увидел тень, мелькнувшую перед ветровым стеклом и, еще не успев осознать беды, нажал на тормоз и ударился лицом о стекло и грудью о руль, но не отпускал его до тех пор, пока "Жигули" не остановились.

Долговязый парень забыл о своем крюке и выбежал из дверей магазина, крича и размахивая руками.

Антипов умер здесь же, на обледенелом асфальте. Слабое тело его не выдержало натиска металла и шин.

Буданов смотрел на то, что осталось от человека, и почему-то все пытался сдвинуть машину с места, толкая ее то сбоку, то спереди. Редкие прохожие сгустились в толпу, они говорили что-то и даже кричали, но Буданов не слушал никого, и только когда подбежавший парень полез под колеса вытаскивать тело, он понял, что случилось непоправимое, и сел прямо на дорогу, и сидел так, пока милиционер не положил руку на его плечо и не спросил: "Вы ранены?"

Он покачал головой и ощутил теплую струйку крови, стекающую наискось по лицу. Он размазал ее рукавом, поднялся и сказал тихо: "Вот, задавил..."

В конце концов его оправдали. Но перед этим были долгие дни и часы томительных разбирательств, опросов свидетелей, экспертиз и заключений. Та секунда, давно ушедшая в прошлое, расчленялась и изучалась тщательно, как под микроскопом.

И сам Буданов множество раз пережил эту секунду, и казалась она ему долгой, практически бесконечной, если смогла вместить в себя и конец человеческой жизни, и перелом в его собственной судьбе.

Время дало трещину, и оттуда, из прошлого, приходили запретные сны, один тягостнее другого. Он ехал на автомобиле и увертывался от людей, бросавшихся под колеса. Но ничего не получалось, он неизменно налетал на них, и люди распластывались под шинами, и "Жигули" подскакивали на них, как на ухабах.

Буданов просыпался и уходил на кухню. Пил воду большими глотками, курил. Он знал, что не дает ему спать. Чувство вины. Он был оправдан перед законом, но все равно, несмотря ни на что, он знал, что виновен именно он, Буданов, и только не знал, как искупить свою вину, и можно ли вообще искупить вину.

Вместе с ним переживала все это и его жена, Лена. Но ей было легче. Вина не тяготила ее. Она боялась за мужа, что его засудят, боялась, что могут присудить крупный штраф, боялась за автомобиль; ей казалось, что его должны теперь отнять, и даже, быть может, уничтожить, как собаку, загрызшую человека. Они приложила все силы, и хотя юридическая невиновность Буданова была налицо, все равно она куда-то звонила, с кем-то советовалась, на кого-то нажимала и долгими часами изводила мужа ненужными разговорами.

На суде он говорил только то, что было; долговязый парень был главным свидетелем; выяснилось, что Антипов был неизлечимым алкоголиком, что он постоянно бил свою жену и все в доме пропивал, и в свой последний день он спешил в магазин за вином. И хотя о покойниках не принято говорить плохо, но об Антипове говорили. И Буданов ловил себя на том, что он ищет оправдания даже в том, что убил человека никчемного, и даже жена Антипова в глубине души должна бы быть рада смерти мужа, но он отбрасывал эти мысли и стыдил себя за них.

Убийство - всегда убийство, и оправданий для него нет и быть не может.

Там, в зале суда, Буданов впервые увидел жену Антипова. Она сидела во втором ряду, плакала тихонько и слезы вытирала черным платком. Острая жалость и удвоенное чувство вины приходили к нему и заставляли голос дрожать и отводить взгляд.

Его даже не лишили прав. Но он сам старался реже садиться за руль, он ощущал к своей машине нечто среднее между страхом и ненавистью. Ведь именно этот сияющий капот первым прикоснулся к заповедному человеческому телу, именно эти колеса нарушили его целостность, осквернили его, смяли, как сминают прочитанное письмо. Это казалось кощунством - вещь, созданная человеком, убивала человека.

"Не забивай себе голову ерундой, - говорила Лена, - человека можно убить чем угодно. При чем здесь машина? И вообще, перестань изводить себя попусту, ты ни в чем не виноват".

А он смотрел на нее, на ее красивое гладкое лицо, на шевелящиеся губы ее, слишком яркие, чтобы казаться естественными, и невольно представлял себе жену Антипова, у которой он отнял мужа, или проще говоря - убил.

Он все время думал о том, что надо бы ее разыскать, попросить прощения, и даже встать на колени, если придется, помочь деньгами или еще чем-нибудь, но все же не решался, и вот она вдруг сама позвонила ему.

Она сообщила прерывистым шепотом, что жизнь ее потеряла смысл, что после смерти мужа дом опустел, что она никому не нужна и жить так дальше не может, и осталось только уйти вслед за мужем туда, откуда никто не возвращается. Она так и сказала: "Уйти вслед за мужем..."

- Вы не сделаете этого, - сказал Буданов, - ради Бога, не делайте этого. Чем я могу помочь вам?

Она долго дышала в трубку, всхлипывала и, как бы между прочим, сообщила свой адрес, и что через десять минут ее уже не будет в живых, и что именно он виноват во всем, и она сожалеет только, что он живет, а муж ее умер, и ей тоже осталось жить совсем немного.

- Я приеду! - прокричал Буданов в трубку. - Я приеду, вы подождите! Я умоляю вас, подождите меня, мы во всем разберемся!

Дом ее находился на другом конце города, и как Буданов ни спешил, приехал он только через полчаса.

Он постучал в дверь, давно некрашеную, со следами топора возле замка. Никто не ответил ему, он поискал кнопку звонка, но не нашел и снова постучал, на этот раз погромче. Толкнул дверь, она поддалась, зашел в темную прихожую, прислушался.

- Где вы? - спросил он. - Это я, Буданов.

Капала вода из крана, на низкой ноте пропела водопроводная труба и еле слышный хрип послышался из темноты. Запинаясь, на ощупь угадывая предметы, Буданов пошел на этот звук, тревожась, чертыхаясь шепотом, пока не догадался зажечь зажигалку. Синий узкий язычок давал мало света, но все же можно было разобрать, где стена, а где двери. За одной из них слышался хрип и приглушенные стоны.

Он рванул дверь на себя. Это была ванная. На цементном полу сидела женщина. Голова ее была запрокинута кверху, глаза закрыты, длинная белая веревка затянута на шее, другой конец привязан к гвоздю в стене. Газ из зажигалки зашипел и пламя погасло. Он чиркнул еще раз, но только длинные снопики искр вырывались из-под кремешка. Газ иссяк. На ощупь ослабил петлю, поддержал готовое упасть тело и, подхватив женщину под мышки, вытащил в коридор.

Она дышала, и это успокоило его. Он не знал, как привести ее в чувство, и не потому, что растерялся, а просто ему еще не приходилось вынимать людей из петли, а весь опыт читателя и кинозрителя подсказывал только, что надо взять тело на руки и отнести на кровать, а потом дать понюхать нашатырного спирта. Резкий запах аммиака, по всей видимости, обладал способностью оживлять умирающих.