«Мы, командиры Красной армии, видели и чувствовали, что сила немецких войск ослабевает с самого начала 1943 года. В то же самое время наш собственный боевой дух и решительность продолжали крепнуть, и не с каждым днем, а с каждым часом. Именно поэтому мы не могли понять, почему Верховное главнокомандование установило столь медленный темп продвижения в начале 1945 года. По нашему мнению, стоило бы удвоить этот темп; мы были убеждены, что наши войска покрывали бы по 25–30 километров в день» (В. И. Чуйков. Конец Третьего рейха – Das Ende des Dritten Reiches. Еженедельник Народной армии ГДР. 1964–1968).
Получилось так, что даже эта оптимистическая оценка оказалась заниженной – советское наступление на Висле и Одере было столь же стремительным броском, как сход снежной лавины. Наступление началось по согласованию с западными союзниками, и это вопреки тому факту, что военный дневник немецкого Верховного командования утверждает, что «после начала Арденнского наступления союзники вынудили Советский Союз поддержать их собственное наступление на Западе наступлением на Востоке. Однако русские мешкали с началом широкомасштабного наступления» (Перси Е. Шрамм. Военный дневник Верховного главнокомандования вермахта – Oberkommandos der Wehrmacht – O.K.W. Т. IV. Гл. 2).
Такому утверждению нет доказательств; все это показывает лишь то, что идеология холодной войны проникла даже в немецкую военную историю. Именно Сталину принадлежала идея начать – примерно 20 января – наступление с плацдарма города у Баранув-Сандомерски на Висле. Однако, по необъяснимым причинам, американцы и англичане посчитали, что это слишком поздно, хотя еще месяцем раньше немцев в Арденнах отбросили назад, и союзники закрепились на своих позициях западнее Рейна. Очевидно, союзников ошеломила неожиданная, хоть и бессмысленная, демонстрация силы Германией, когда, по их расчетам, Гитлер был практически разбит. Несомненно, в этом была причина того, что теперь они переоценивали ударную мощь Германии – факт, который не мог не иметь столь катастрофических последствий на последнем этапе войны.
Эйзенхауэр (Дуайт Дэвид Эйзенхауэр (1890–1969) – генерал армии (1944), в 1953–1961 гг. 34-й президент США; в 1944–1945 гг. командующий экспедиционным корпусом США в Европе; кавалер советского ордена «Победа». – Пер.) и Монтгомери (Бернард Лоу Монтгомери (1887–1976), 1-й виконт Монтгомери Аламейнский – британский фельдмаршал (1944); в 1943–1945 гг. командующий 21-й группой армий союзников; с мая 1945 г. – главнокомандующий британскими оккупационными войсками в Германии. – Пер.) приготовились к дальнейшим ударам немцев, и действительно, Гитлер грезил наступлением на Маас, Саар и Эльзас. 28 декабря он произнес еще одну из своих речей, длившуюся несколько часов и призванную поднять дух командиров дивизий. В ней он заявил: «Как бы ни истощили меня заботы, как бы сильно они ни подорвали мое здоровье, это не изменит моей решимости сражаться до конца, пока чаша весов не склонится в мою сторону» (Гельмут Гайбер. Речи и воззвания Гитлера – Hitler’s Laga Besprechungen. Штутгарт, 1962. С. 750).
6 января Черчилль отправил Сталину послание следующего содержания: «Буду Вам признателен, если Вы сообщите мне, можем ли мы рассчитывать на русское генеральное наступление на фронте от Вислы или где-то в другом месте в течение января… Я считаю это чрезвычайно неотложным делом».
Чуйков также цитирует это послание в своих мемуарах, которые стоят в одном ряду с другими наиболее объективными описаниями войны, вышедшими до сих пор. Между слишком официальной «Историей Великой Отечественной войны» и многими личными воспоминаниями, в которых больше эмоций, чем фактов, лежит глубокая пропасть, пропасть, в которой воспоминания Чуйкова стоят особняком. Перед нами человек, который, с одной стороны, способен дать нам отличную общую картину, а с другой стороны, имеет смелость честно и объективно выразить свое личное мнение.
В 1945 году генерал Чуйков воевал на 1-м Белорусском фронте под командованием Жукова. Он подтверждает, что, в результате послания Черчилля, приготовления к наступлению на Висле были ускорены. «Все дивизии 8-й гвардейской армии[5] немедленно приготовились к наступлению, работая день и ночь, практически без перерыва».
Русские начали наступление 12 января силами пяти групп армий. Сергей М., который тогда был совсем молодым командиром танка, во время нашей беседы в Москве рассказал мне: «В некоторые дни наши танки проходили по 70 км, и все равно у нас оставалось время на хороший ночной отдых. На самом деле мы двигались так быстро, что наши тыловые службы не успевали вовремя подвезти горючее. Часто нам приходилось оставлять позади несколько танков, выкачивая из них горючее, чтобы наполнить баки остальных машин».
Через 16 часов после начала советского наступления немецкая 4-я танковая армия прекратила свое существование как организованная боевая единица. За три недели оставшаяся часть Польши, значительная часть Германии восточнее Одера и, в частности, вся Восточная Пруссия[6] оказались занятыми Красной армией. Тогдашний начальник немецкого Генерального штаба сухопутных войск Гудериан вынужден был признать: «20 января неприятель ступил на немецкую землю. Теперь нам остается только поставить на кон наши последние фишки».
Где бы советские армии ни вторглись на территорию Германии, политотделы повсюду прибивали гвоздями самодельные вывески со словами «Вы в проклятой Германии!», написанными большими буквами отработанным машинным маслом.
Передовые части Жукова неуклонно продвигались к Одеру, пробиваясь сквозь бушевавшие с 26 по 29 января снежные бураны. И только 30-го над укутанным снегом пейзажем засверкало яркое голубое небо. Амбициозный Чуйков настаивал на увеличении скорости продвижения. 1 февраля передовые части вышли к самой реке. Она замерзла. В некоторых местах отступающие немцы пытались взломать лед, который теперь представлял собой естественный природный мост, при помощи бомб, динамита и мотосаней; одной из множества неосуществленных идей стала попытка взломать лед при помощи искусственного подъема воды.
2 февраля передовые части Чуйкова форсировали Одер. Не только река не послужила естественной преградой, но и сами немцы посчитали целесообразным отойти от нее практически без боя[7] близ Франкфурта-на-Одере и Кюстрина, от которого до Берлина ближе всего.
В 10:00 утра советский генерал инспектировал долину Одера: «Войска готовились форсировать реку между Кюстрином и Гёрицем (Гужицей). Я наблюдал за Одером в стереотрубу. Широкая река, обрамленная дамбами. Наши гвардейцы скапливались на восточном берегу. Какой великий и ответственный момент! Лед настолько тонок, что даже пехотинцы не могли спокойно ступать по нему, но это их не пугало. Они притащили жерди, доски, палки и соорудили легкие настилы и мосты. В некоторых местах удалось даже переправить противотанковые орудия. Солдаты установили их на полозья от саней и толкали перед собой».
«Но их удача, – продолжает Чуйков, – длилась недолго». Вскоре в небе появились немецкие самолеты. Вел их один из знаменитейших немецких асов – сам Рудель.
В личном дневнике Руделя есть запись от 2 февраля: «Советские танки под Кунерсдорфом, советские танки под Треттином, советские танки под Франкфуртом, советские танки под Кюстрином, советские танки под Гёриц-Райтвайном. Мы могли бы и выстоять, будь у нас в двадцать раз больше людей и самолетов». Но их не было. И поэтому в конечном счете значительные силы Красной армии переправились через Одер, закрепились на позициях и захватили плацдарм на 20 км в глубину[8]. Теперь советские войска находились в 48 милях (77 км) от Берлина (неверно – от Кюстринского плацдарма было менее 60 км по прямой. – Ред.), столицы гитлеровского рейха. 3 февраля немецкое Верховное командование объявило: «Наши войска понесли тяжелые потери в результате непрерывных атак противника на участке фронта под Реппеном».
