Крайняя европейская точка зрения на ничто была сформулирована в рамках древнеримской культуры. Латинское слово nihil, по сути дела, стало международным знаком всеобъемлющего отрицания. На русской почве с лёгкой руки И.С. Тургенева и его героя Базарова понятия «нигилизм», «нигилисты» получили широчайшее хождение в среде образованной публики. Опасная энергия полного отрицания встретила как поддержку в лице радикально настроенных лиц, так и резкую критику людей положительного склада в виде целого шлейфа антинигилистических сочинений («Асмодей нашего времени» В. И. Аскоченского, который предшествовал тургеневскому роману, «На ножах» и «Некуда» H. С. Лескова, «Преступление и наказание» и «Бесы» Ф. М. Достоевского, «Взбаламученное море» А. Ф. Писемского, «Обрыв» И. А. Гончарова, «Бродящие силы» В. П. Авенариуса, «Санин» М. П. Арцыбашева и т. д.).

Динамика общественно-политического развития в стране, к сожалению, показала, что предупреждающие месседжи не были восприняты должным образом: нигилистические тенденции оказались превалирующими, что вылилось и в кровавые террористические акты, и в революционные государственные перевороты. Отрицательная энергия продолжала актуализироваться и в последующие времена, так, например, В. В. Маяковский уже в 1915 году декларировал:

Чем, к сожалению, эта отрицательная интенция обернулась для самого поэта, всем хорошо известно.

Как уже было сказано, перемещаясь с Запада на Восток, ничто приобретает всё более наполненную содержанием форму. Ветхий Завет не содержит прямых указаний на эту категорию, однако описание Земли накануне акта сотворения мира очень похоже на отрицательное состояние: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною…» (Быт., 1, 2). Здесь нет указаний на материал, из которого Бог произвёл на свет всё сущее, в том числе и сам свет, но сам процесс напоминает актуализацию материальных начал из ничего.

Теоретик и практик суфизма иранский поэт Джалаладдин Руми в своём колоссальном труде «Маснави-йи манави» оперирует парными понятиями «быть» и «не́быть», где второе существительное по смыслу близко к понятию ничто, но обладает большими потенциальными возможностями:

Как видим, не́быть у Руми, наделяясь содержанием, приобретает черты слова нет в значении существительного (см. у В. И. Даля: «У нас всякого нета припасено с лета»[5]. С помощью экстатического состояния быть способна, пройдя стадию не́быти, обратиться нетом, одушевиться и одухотвориться, лишившись при этом личной свободы. Такова цена превращения Ахримана (злого духа) в ангела.

В буддизме и даосизме, напомню, понятие «ничто» приближено к состоянию нирваны – способа достижения блаженства путём растворения в мире, полного слияния с ним. Бесконечная череда перерождений (сансара), приносящая душе неисчислимые страдания, может быть прервана благодаря нирване, достигаемой с помощью медитаций и другой духовной практики. Основоположник даосизма мудрец Лао-цзы неоднократно говорит о том, что дао (Путь, главная категория этого верования) пусто и даже ничтожно:

Казалось бы, такого рода понимание мировых процессов в корне расходится с европейской традицией. Но, как отмечал академик С. Ф. Ольденбург, «при всех несомненных отличиях Востока от Запада Восток свою духовную жизнь строил и строит на тех же общечеловеческих началах, как и Запад, живёт по тем же общечеловеческим законам исторического развития»[7]. И видимая ничтожность дао в значительной степени сходится с европейской практикой аскетизма, которая была свойственна большинству философско-религиозных доктрин.

Космогонический миф буддизма и даосизма, базирующийся на представлении об иллюзорности материального мира, во многом строится на возникновении Вселенной из пустоты. Кришна создаёт миры, играючи. Правда, в индуизме есть и другой символ рождения мира: из золотого яйца волшебной птицы. Аналогичные образы есть в германской, славянской и финской мифологии: «…прилетает орлица, соответствующая голубям карпатской колядки, садится на колени Вяйнемёйнена и несёт яйца, из которых потом созданы были солнце, луна и звёзды»[8]. Впрочем, особого противоречия в двух мифологических сюжетах нет: вспомним, как часто в сказках золото обращается в прах, исчезает, становится аналогом ничто. У редактора афанасьевского трёхтомника – Юрия Кузнецова, кстати, архетип «яйцо» тоже встречается неоднократно: злая птица из стихотворения «Мужик» после неудачной попытки уничтожить героя тоже

Но вернёмся в Россию. Само геополитическое положение нашей страны (евразийство) предполагает некий синтез восточных и западных точек зрения, и это на самом деле так. Но не только. В русской фольклорной, художественной и лингвистической традициях мы находим широчайший спектр значений, закреплённых за понятием «русское ничто (ничего)», которые актуализируются, смотря по контексту употребления. В. И. Даль трактует ничего как форму родительного падежа слова «ничто», ставшую наречием, и закрепляет за ней такие значения, как «пусть, не тронь, не мешает, сойдёт с рук, порядочно, сносно, годно, авось пройдёт»[10]. Но есть и другие сферы применения.

В народном сознании, например, так обозначаются вещь, предмет или обстоятельства (но в любом случае нечто, а не отсутствие), не имеющие существенного значения: «– А ты не боишься? – Ничто (ништо)!» или трактуется как нечто, обладающее несомненными достоинствами: «– Как тебе невеста? – Ничего». В стихотворении Владислава Артёмова, симптоматично названном «Вещь», читаем:

В некоторых случаях отрицательное слово ничего и его производные и вовсе играют особо значимую роль. Просторечные формы «чё» и «ничё» в народной песне приобретают черты эвфемизмов, необходимых в такой деликатной сценке, как объяснение в любви: