Вспомнил. Да так, что сам на время забыл, кто я и где нахожусь.
Только на этом сюрпризы вечера не закончились, и новоявленная жена раз за разом ставила меня в тупик своим поведением, заставляя смотреть на нее с недоумением и раз за разом недоверчиво спрашивать себя, за какие заслуги – прежние или будущие – меня наградили таким необычным созданием. Парадоксальным, пугающим сочетанием в себе несочетаемого.
Как в одном существе может уживаться такая наивная, совершенно детская непосредственность и искренность, мудрость и хитрость прирожденного стратега? Она безо всякой задней мысли и стеснения расспрашивала меня о постельных удовольствиях. В то время, пока я жалел себя, начала учить язык жестов, чтобы не испытывать трудностей в разговоре со мной. Легко и изящно добивалась желаемого; одна только прочувствованная речь по поводу моей проклятой повязки чего стоила! Я сразу не понял и только под конец сообразил, что меня смущает в ее словах: это были слова не семнадцатилетней девочки, а очень умного и взрослого человека, прекрасно разбирающегося в людях и знающего, как добиваться от этих людей желаемого.
Я плохо помнил себя в ее возрасте, но я точно был значительно глупее.
А еще она боялась темноты. Искренне, по-настоящему, я это видел. И боялась она ее заметно сильнее, чем моей искореженной физиономии. Не то чтобы было сложно в это поверить, но… Я вообще не ожидал от близкого знакомства с ней ничего хорошего, поэтому не удивительно, что меня ставила в тупик каждая мелочь.
Я был готов, если она не успокоится, встать и зажечь фирские огни обратно, но женщина вновь удивила: она доверчиво прижалась ко мне, видимо, спрятавшись таким образом от темноты, и очень быстро опять затихла. И видеть такое слепое доверие буквально с первого взгляда было странно. И я, конечно, вновь искал подвоха.
Лежал на боку, ощущая на груди теплое щекочущее дыхание, поглаживал кончиками пальцев спину женщины и, пялясь в темноту, пытался понять: откуда ждать неприятностей? Ну, кроме необходимости вновь учиться жить среди людей.
Она ведь не врала и не играла. Я видел это, ощущал Искрой, понимал, что в семнадцать лет невозможно научиться так профессионально, уверенно лгать, не выдавая себя ни взглядом, ни жестом. Да и характер, который я видел, был слишком сложным, слишком многогранным и пестрым, чтобы оказаться маской. Чтобы ввести в заблуждение, можно было придумать что-то проще и убедительней, и я бы принял любой образ.
Да и смысла вот так изгаляться ради меня одного я не видел. Ну в самом деле, пять лет не был никому нужен, а тут вдруг понадобился, да еще вот так! И богам я зачем-то понадобился именно здесь, именно в этой роли. Что, их теперь тоже подозревать в заговоре против себя любимого? Ну чушь же!
Но поверить в искренность Тии все равно было труднее, чем продолжать упрямо противоречить здравому смыслу.
Впрочем, немного покопавшись в себе – а в этом искусстве я за годы отшельничества достиг высокого мастерства, – я пришел к выводу, что дело не в данной конкретной женщине: на ее месте могла оказаться любая другая, и я все равно искал бы, за что уцепиться.
Просто меня бесила бесцеремонность, с которой за пару дней решилась моя судьба. И жгла обида, что единожды меня уже выдергивали из привычного и понятного мира, но стоило мне научиться жить с предыдущей «милостью» богов, как все вновь поменялось. Меньше всего в этом была виновата Тия, но под рукой больше никого не было. Оставалось надеяться, что я на нее не сорвусь.
А с другой стороны… Наговорить гадостей в моем положении очень трудно, для этого надо сильно постараться. Обидеть же ее как-то еще у меня не поднимется рука. И речь даже не о применении силы в прямом смысле – до такого я и в худшие дни не опускался и надеялся, что никогда не опущусь, – а о более безобидных вещах. Например, о том, чтобы сохранить дистанцию, отгородиться от нее и оттолкнуть. Я злился, но отчетливо понимал, что у меня не хватит на это духу. И злости тоже не хватит. Вот как посмотрит с пронзительной надеждой своими серыми глазищами – и сразу кончится весь мой бессмысленный протест.
Просто… что там того протеста, если подумать? Хочется выразить негодование – да выругаться или хоть заорать в голос. Но этого я сделать не могу, в бессильной злобе бить посуду или морды случайным прохожим не позволяет воспитание. А гробить ради этой обиды саму возможность наладить отношения с внезапно обретенной женой, вполне настроенной подружиться, – совсем уж глупость.
Сцедить бы эту ярость в какое-нибудь безвредное русло и взглянуть на мир здраво, но придумать выход я пока не сумел. Так и уснул в безвыходной ситуации.
А утром проснулся по заведенной привычке еще до рассвета, когда в открытое окно сочился слабый свет, наполнявший комнату серым сумраком. Женщина, конечно, спала, и будить я ее не стал. Осторожно выскользнул из постели, накрыл жену тонким одеялом и принялся искать ленту, которой можно было собрать волосы, чтобы не мешались.
При храме имелся прекрасный внутренний двор, в котором можно было в свое удовольствие заниматься физическими упражнениями в любое время суток и года. Я не сомневался, что и здесь можно найти подходящее место на свежем воздухе, но очень не хотелось привлекать внимание случайных свидетелей и служить для них бесплатным развлечением. А чем искать в такое время подходящее закрытое помещение вроде тренировочного зала – проще вообще не покидать спальню. Для разминки мне требовалось не так уж много места.
Содержать тело в хорошей форме я привык еще с детства. Всех принцев Фергр воспитывал в военной строгости, все трое проходили воинскую службу, и снисхождения к нам там не проявляли, муштруя наравне с простыми солдатами. А потом, после травмы, у меня образовалась масса свободного времени, которое требовалось на что-то потратить, да еще нужно было разрабатывать чудом сохраненную целителями руку… В общем, встав на ноги после лечения, я упорно тратил на упражнения часов по пять в день, падая под конец от усталости. Но, несмотря на подобные усилия, не сдох, а втянулся и пристрастился. Ощущение полного контроля над собственным телом, силы в руках и уверенности в каждом движении было приятным, оно отвлекало от мрачных мыслей и мирило с действительностью. И уж конечно, было всяко полезнее сидения в углу в тоске и унынии.
Вот и сейчас привычные движения вытряхнули из головы остатки вчерашних угрюмых мыслей. Тщательная, обстоятельная разминка, силовые упражнения, боевые комплексы – для баланса и координации, растяжка… И часа три пролетели незаметно, оставив в теле приятную усталость, а в голове – не менее приятную пустоту.
Я уже заканчивал, когда в тишине спальни прозвучал совсем не сонный голос Тии, от которого я вздрогнул.
– Ты очень красиво двигаешься. Никогда не видела ничего подобного, – проговорила она, медленно приближаясь.
Я не стал прерывать движение, тем более фраза явно не требовала ответа, а закончив, не успел обернуться. Женщина вдруг прильнула ко мне сзади, обхватила ладонями за талию.
Я замер, растерявшись и не зная, как на это реагировать. А когда почувствовал, что Тия провела языком по коже между лопатками, вновь вздрогнул от неожиданности и осторожно обернулся в ее руках, приобнял за плечи. Глядя на жену в некоторой растерянности, жестами изобразил, что от меня после тренировки наверняка неприятно пахнет. Она широко улыбнулась в ответ на эту пантомиму.
– А мне нравится, как от тебя сейчас пахнет. Я извращенка, да? – спросила со смесью веселья и легкого смущения и вновь прижалась, уткнулась носом в мое плечо, с шумом втянула воздух носом. А потом медленно провела языком по моей груди и пробормотала глубокомысленно: – Соленый…
На это прикосновение, на близость обнаженной женщины, на ее странное поведение мое тело отреагировало совершенно однозначно. Я рефлекторно на мгновение сжал узкие плечи, потом скользнул ладонями вниз по спине на поясницу, прижимая к себе крепче. Пару секунд колебался, раздумывая, а понимает ли она вообще, что делает? Нет, вряд ли она могла не заметить естественной реакции, мы ведь оба полностью обнажены, но вдруг? Поведение Тии опять ставило меня в тупик. Откуда в ней вдруг взялась такая решимость?
