Разделив свой последний бутерброд между собаками, Женька поднялась, сполоснула свою и собачью посуду, потом по очереди расчесала собак. Ей не о ком было больше заботиться, кроме них, у нее больше никого не было, хотя и жила в городе, минутах в сорока езды от «Лесного озера», семья. За прошедшие годы Женька ни разу не побывала у них, и ее даже не тянуло туда. Даже к братьям, которых у нее не было причин ненавидеть, но и любить особых поводов не находилось. А мать, возможно, до сих пор так и не знала, где теперь живет ее дочь. Женька ушла из дома в последний раз так же, как и всегда, после очередного скандала, с той только разницей, что уже не вернулась обратно. Эта работа в «Лесном озере», о которой она узнала совершенно случайно, стала для нее словно подарком небес, сразу же разрешившим все ее проблемы. До этого, закончив девять классов, Женька проработала год в больнице санитаркой. Дед с бабушкой, наверное, перевернулись бы в гробу, если бы узнали, что она, в прошлом отличница и гордость школы, вначале скатилась на четверки, а потом и вообще одним махом отказалась от оставшихся и без того немногочисленных шансов поступить в институт. Но Женька просто не могла жить дальше, ежедневно слушая упреки в том, что висит у семьи на шее. Устроившись на работу, она обрела материальную независимость. Получала Женька немного, но им с Дианкой на двоих хватало. Вот только не было денег на то, чтобы снять хотя бы комнату и жить отдельно, а общежития при больнице не имелось. Между тем выяснилось, что, устроившись на работу, Женька вовсе не убавила поводов для скандалов. Напротив, отчима бесило, что она не отдает всю свою получку в «общий котел» и не живет, как прежде, а стала позволять себе всякие излишества и даже дошла до такого кощунства, что иногда угощает свою собаку колбасой. Но Женька сыта была по горло его жадным стремлением сожрать все самое лучшее самому и его дурной привычкой заниматься своей экономией за счет других, не исключая собственных детей. Поэтому, без спора отдавая матери свою долю квартплаты, она встретила в штыки любые попытки посягнуть на оставшуюся сумму. Это накалило ситуацию настолько, что однажды Женька, в очередной раз хлопнув за собой дверью, не вернулась домой даже ночевать. Лишь утром, когда семья ушла из дому, она появилась, чтобы собрать вещи. Несколько дней она хранила их на работе, в раздевалке, и сама ночевала на больничном топчане, в то время как Дианка уже привычно обосновалась на улице, недалеко от приемного покоя. Что делать дальше, Женька не знала и мучительно искала хоть какой-то выход. О том, чтобы вернуться обратно, к семье, она даже не помышляла. Вот тут-то судьба и сыграла ей на руку: к ним в отделение на несколько дней попал хозяин «Лесного озера», которому позарез нужен был дворник. Не теряя время даром, он начал искать подходящую кандидатуру среди санитарок. Делал он это без особой надежды, потому что мало кого могла прельстить жизнь за пределами города, в глуши огромного парка, сразу же за оградой переходящего в дикий лес. Но Женька, едва выслушав его предложение, даже не поинтересовалась размерами зарплаты. Через несколько дней она вместе с Дианкой уже переступила порог своего нового дома, показавшегося после всех ее мытарств лучшим в мире. Здесь она с тех пор и жила, ни разу больше не вернувшись даже на родную улицу. И, насколько ей было известно, никто не кинулся ее искать.
Расчесав собак, Женька чмокнула каждую в морду, а потом пошла умываться сама. И вскоре они, все трое, устроились на ночлег. Женька – в расстеленной на диване постели, Тяпа – в кресле, доставшемся ему по наследству от Дианки, чьим щенком он был, а Туман – на своем собственном роскошном диване, переданном Женьке хозяином из особняка после того, как очередная «орда» во время своих забав вспорола обивку и обломила ему ножки.
Однако вскоре выяснилось, что уснуть в эту ночь им вряд ли удастся: ночная тьма за окном вдруг расцвела разноцветными огнями, а стекла зазвенели от грохота – гостям вздумалось устроить фейерверк. Туман зарычал, а Тяпа, поджав хвост, соскользнул с кресла и заполз под него – маленький трусишка боялся резких звуков.
– Тише, – попыталась успокоить Тумана Женька, забирая из-под кресла Тяпу к себе в постель. – Это ненадолго. Сейчас у них кончатся ракеты, и снова будет спокойно.
Но не тут-то было. Стихийный салют продолжался около часа. А когда он все-таки закончился, Женька поняла, что сон у нее пропал без следа. Тем более что наступившая вслед за грохотом тишина была весьма относительной, ведь гости приехали сюда для того, чтобы веселиться, и было их в этот раз что-то уж слишком много. Дома же ворчали собаки, в том числе и осмелевший после окончания салюта Тяпа. Поворочавшись с боку на бок и чувствуя, как от бесплодных попыток заснуть лишь тяжелеет голова, Женька встала. Собаки словно этого и ждали: тоже вскочили, призывно глядя на дверь и виляя хвостами.
– Ну что, отоспимся завтра днем? – спросила их Женька, одеваясь.
Собаки были согласны. Это читалось на их мордах так же ясно, как если бы там висели плакаты с крупными буквами. Туман еще поджидал Женьку в комнате, а Тяпа был уже у входной двери. Одевшись, Женька пристегнула к ошейнику Тумана поводок – когда приезжала «орда», она не рисковала выводить его из дома без привязи. Трусишка Тяпа, знала она, и так не убежит от нее далеко, а вот Туману неизвестно, что может взбрести в голову, если в поле его зрения попадется кто-нибудь из гостей.
Выпорхнув из дома, Женька сразу же свернула к воротам. Хозяин требовал, чтобы во время приездов «зимних» гостей они оставались открытыми, и Женьке такое требование было только на руку, потому что уже не в первый раз она предпочитала ночную прогулку вынужденной бессоннице. На рассвете она приведет собак домой, потом одна, без них, сбегает и уберет во дворе и парке, после чего спокойно отоспится за всю беспокойную ночь. А пока что… Перебежав однополосную, ведущую от основной магистрали к дому отдыха дорогу, Женька стала спускаться по скользкой осенней траве к озеру. Слева непролазными дебрями высились кусты, и добраться до лесной тропинки можно было лишь так, спустившись вначале почти к самой кромке воды. К ночи ветер успокоился, но не стих совсем, и невысокие волны с легким шелестом накатывали на берег, временами мерцая, когда на небе в тучах открывался просвет, сквозь который проглядывала луна. Когда кусты были пройдены, под ногами заскрипела галька, влажный и бодрящий ветер ударил Женьке в лицо. Задержавшись у озера, она глубоко вдохнула этот ветер, глядя вперед, в темноту, где угадывалась огромная и беспокойная масса воды, потом пошла дальше. Несколько шагов вдоль берега, потом поворот – и тропинка плавно изогнулась вверх, на один из окружающих озеро холмов. Скрипящая под ногами галька сменилась мелким золотистым песком, потом дерном да слежавшейся за многие годы опавшей хвоей, а плеску воды внизу стал вторить высоко над головой шум сосновых вершин.
– Здравствуйте, мои хорошие, – тихо сказала соснам Женька, отвязывая Тумана. – Вот и опять я к вам.
Налетел новый порыв ветра, и высокие корабельные сосны зашелестели сильнее, словно отвечая на приветствие. Женька почти не видела их в темноте, но легко угадывала каким-то шестым чувством. Стройные, мерно раскачивающиеся под ветром стволы и кряжистые ветки, словно оперенные большими лапами из длинных игл, заканчивающиеся ближе к небу, нежели к земле. У сосен был какой-то особый, с присвистом звук, не такой, какой издавали под ветром лиственные деревья. И аура была другой, более вольной, светлой и воздушной. Женька не то чтобы любила сосны больше других деревьев, но просто всегда чувствовала себя среди них иначе, и даже хмурый дождливый день начинал казаться ей в их окружении светлее. Она различала деревья между собой так, как хороший художник различает оттенки, а музыкант – звуки. У елей, например, хоть они тоже хвойные деревья, характер иной, более замкнутый, загадочный. Березы виделись ей нежными и немного робкими, дубы – гордыми и мудрыми патриархами, вязы – стойкими и суровыми, как спартанцы, осины – ранимыми, обидчивыми. Но это в общем, а помимо этого, каждое знакомое Женькино дерево, почему-либо выделенное ею среди других, имело свой собственный характер.
