– Можно выругаться?

Или:

– Можно я скажу прямо? Я по-другому не могу. Мне твоя вещь понравилась (тому же Рогову).

А то вдруг выступает в роли сурового судьи. Недавно выдал Шашину весомое обвинение:

– Хороший ты был мужик, пока не бросил пить.

А потом досталось и мне (когда я что-то ляпнул):

– Ты это серьёзно? Я всё ждал, когда ты скажешь то, что ясно и детям. Дождался, ха-ха!

Но у Ишкова есть немалое достоинство – он умеет слушать собеседников и не раз произносил:

– Да, ты прав, а я не прав.

Во время споров о политике Ишков вскакивал, ударялся головой о люстру и, размахивая руками, с дикими усилиями (до заиканий) доказывал свою правоту, а потом внезапно стихал, опускался на стул.

– Не о том говорим, – бормотал. – Наше дело – писать, рукопись убедительней всего.

Ишков живёт в Подольске и в первые годы после наших застолий иногда оставался у меня ночевать, предварительно позвонив жене (семейное счастье он оберегал, как святое, и, кстати, у себя, в домашней обстановке, становился мягким, улыбчивым, играл на гитаре, пел туристские песни; в своём доме к друзьям он предельно внимателен и даже нежен). За бутылкой мы вели захватывающие разговоры – это были самые длинные ночи в моей жизни. И самые прекрасные. Благодаря Ишкову я здорово поумнел.

Окончивший литинститут (вместе с Шашиным), глубоко начитанный Ишков по-настоящему сведущ во всех областях литературы, но ему не хватает художнического взгляда на жизнь. Он всё говорит и пишет правильно, умно, но где образность, метафоричность? Мы с Шашиным ждём от него шедевров (его потенциал огромен), а он в спешке выдаёт обычное чтиво, чуть лучше всяких набивших руку ремесленников.

Сейчас Ишков работает ночным сторожем на заводе (сутки дежурит, трое свободен; за смену успевает и потрепаться с рабочими, и посидеть над рукописями, и поспать) – ему постоянно приходится подрабатывать (младшему сыну нужна квартира, жене – санаторий, лечить больные ноги), он берётся за любую «вспомогательную» работу (попросту халтуру): надо сделать путеводитель по Подольску – делает, надо написать детектив – пишет, надо придумать компьютерные игры – придумывает (и всё на неплохом уровне); а работу для души оставляет на будущее, и мы с Шашиным тревожимся – как бы эта гонка не вышла нашему другу боком.

Не так давно прозаик Юрий Перов предложил Ишкову писать сценарии для телефильмов. За короткое время наш неутомимый друг настряпал десяток серий, довольно средних, без особых находок.

– У меня по утрам голова кипит от планов, – говорит, – и я сразу бегу к столу.

– Тебе, Мишка, главное – заработать деньги, – возмущался Шашин. – Тебе всё равно, что писать. Что ни предложат, хватаешься. Разбрасываешься! Ты стал чересчур прагматичен. И такое впечатление, что катаешь первое, что приходит в башку.

Я тоже наседал на «многостаночника»:

– Ты совсем спятил в погоне за деньгами. Деньги всем нужны. Я подрабатываю на своей колымаге – развожу и таскаю книги. Устройся сторожем ещё куда-нибудь, такого здоровяка везде возьмут. Но халтурить в литературе – последнее дело.

– Ну что вы от меня хотите?! – вспыхивал Ишков. – Ну не могу я делать лучше, графоман я!

– Не болтай ерунду! – останавливал его Шашин. – У тебя есть отличный фантастический роман, и ты сам хвастался – в столе куча рассказов. В романе есть немного мусора, но я готов отредактировать.

Шашин подробно пересказывал действительно интересный сюжет. Ишков слушал и посмеивался в усы – похоже, считал, что его роман и без всякой редактуры – эталон мастерства.

Кстати, несколько раз Ишков ездил обсуждать сценарии к Перову в Переделкино (тот, как и подобает классику, работал в Доме творчества). Позднее Рогов говорил:

– Я тоже там недельку жил в соседнем номере. Мишка пять раз приезжал к Перову, ко мне даже не зашёл поздороваться. Заработался!

В конце концов наша с Шашиным проработка автора исторических романов пошла ему на пользу – он стал бережней относиться к друзьям, но главное – написал два романа, которые назвал «гениальными» (вроде действительно сделал гигантский шаг вперёд).

Шашин, можно сказать, выглядел юношей в нашей группе (и сейчас таковым выглядит – ему чуть перевалило за пятьдесят), но, пожалуй, он-то и был самым рассудительным – все отмечали цельность его натуры. (Как и Егоров, внешне он спокоен, но внутри его нервы всегда напряжены, и случается, это напряжение выходит наружу – в виде вспышек раздражения.)

Шашин – плотный молодец, всегда гладко выбритый, без всяких украшательств в виде усов и сложных шевелюр, немногословный, дотошный аккуратист, – постоянно делал мне выговоры за неухоженность и прокуренность квартиры:

– Не можешь сделать ремонт! Хотя бы поклеить обои!.. Жена по запаху узнаёт, что я был у тебя, сразу стирает мою одежду, а меня отправляет в ванную – смывать впитавшийся никотин.

Во время споров Шашин редко выходил из себя, а если и выходил, то выбирал выражения (не то что мы), хотя порой чувствовалось – это ему даётся с трудом. За прошедшие годы он всего однажды вышел из себя, правда, впечатляюще: выкинул дурацкую шутку – позвонил моему неуравновешенному, мнительному брату и, изменив голос, прогундосил:

– Вам звонят из издательства по поводу вашего романа. В нём мало секса, и надо поменять вашу фамилию на женскую.

Брат жутко расстроился. А Ишков справедливо объявил шутнику:

– Ты становишься опасен!

Попутно замечу: Шашин никогда не приезжал ко мне (безденежному) без сумки с продуктами, в отличие от Ишкова, который раньше, даже обмывая очередной роман, являлся с одной бутылкой. Правда, позднее стал приезжать и с банками закуски. Зато свои дни рождения Ишков отмечает с купеческим размахом – устраивает для нас гастрономический беспредел, стол прогибается от яств, наливок (собственного изготовления) и всевозможных маринадов – фантазиями его жены, виртуозной кулинарки, – и всё с крохотного, две сотки, участка под Подольском.

К слову, на том участке Ишков сколотил из горбыля времянку – что-то вроде шалаша, и вдруг недавно, когда Шашин позвонил в Подольск, чтобы пригласить Ишкова обмыть книжку Рогова, услышал голос жены Ишкова: «А Миша на участке делает веранду». Мы с Шашиным чуть не умерли от смеха – веранду к шалашу! И делает Ишков, который с трудом отличает гвоздь от шурупа.

У Ишковых отличная родня: брат с женой – астрономы, старший сын с женой – китаисты, племянница и внучка – талантливые девчушки; в застолье они все блестящие рассказчики. Бывать в их семействе – радость. А вот в семействе Шашина – сплошная грусть, что понятно – там произошла трагедия. Жена Шашина после гибели их сына (нелепой смерти подростка) стала странной особой – ей всюду мерещатся микробы; из-за этой болезненности она крайне редко выходит из дома (всего один раз пришла в ЦДЛ на просмотр фильма), ни с кем не общается и не принимает гостей. Естественно, у Шашина не собираемся; его дни рождения отмечаем у меня.

Особо надо подчеркнуть щедрость Шашина: нам с братом он отгрохал королевские подарки – компьютер и принтер, а младшему сыну Ишкова на свадьбу – «Ниву».

Ну и главное – Шашин написал девять пьес (каждую подолгу «утаптывал, утрамбовывал»); он прирождённый драматург, блестящий сюжетчик, ему придумать захватывающую фабулу – раз плюнуть. Одна из его пьес – «Поджигатель» – первоклассная вещь (шла в «Театре современной пьесы» и на телевидении), но у нашего друга нет связей в театрах, и восемь его пьес лежат в столе. Недавно Шашин написал два отличных телесценария, но, как известно, на телевидении одни «свои», и влезть туда невозможно. И всё же я верю – рано или поздно по этим сценариям снимут фильмы, а на пьесы нашего друга будут сбегаться зрители со всей Москвы.

Нельзя не упомянуть то, что объединяет Ишкова с Шашиным, – это категоричность суждений. Они никогда не говорят «по-моему», «пожалуй», «мне кажется» – сразу рубят с плеча: только так – и баста! Никак не помудреют, черти. К тому же оба моложе меня и могли бы поуважительней относиться к моей лысине.