- Идем.
Мы бросили свои копейки и, пересекши площадь, отшагали Никитский бульвар. У кривой перспективы Арбата мы остановились; я искал последних, росстанных слов.
- Боюсь называть это "благодарность", но поверьте... - начал я, но он - привычно недослушивая - перебил:
- Вот и этот Арбат. У меня всегда по ассоциации: Арбат - Арбатская стрела. Такая же выгнутая, узкая, только сквозь сотню верст. И знаете -можно б рассказ: лето; курортные поезда битком; "Вы куда?" - "А вы?"; и среди всех пассажир: не отвечает и не спрашивает; ни корзин, ни чемоданов только легкий рюкзак и палка; пересадка на боковую линию - Алексеевна Геническ; сперва малолюдие - почти пустая гусеница вагонов, потом крохотный гнилой городишко. Но пассажир надел на плечи мешок и, бросив монету лодочнику, переправившему его через пролив к оконечине косы, начинает свою стоверстную прогулку вдоль косы. Ее, пожалуй, назвали бы странной, но тех, кто называет, здесь нет: лезвие Арбата абсолютно безлюдно, ноги и палка встречают только песок и гальку, справа и слева - гнилые моря, сверху сожженное солнцем небо, а впереди - узкая мертвая бесконечная полоса, уводящая вперед и вперед. Да, в сущности, во всем мире ведь только и есть, что... но вы торопитесь, а я болтаю. И так уж украл... чужой день.
Я взял его руку, и мы долго - глазами в глаза - не разжимали ладоней. Он понял:
- Значит, никакой надежды?
- Никакой.
Я успел сделать не более десятка шагов, как меня - сквозь шум и гомон площади - нагнал его голос:
- А все-таки!
Я обернулся.
Он стоял у тротуарного ранта, спокойно и ясно улыбаясь, и уже не мне, а куда-то в разбег звездою разомкнувшихся улиц повторил:
- И все-таки.
Это и были наши последние, росстанные слова.
4
Придя домой, я тотчас же вытянулся на кушетке. Но мысли продолжали шагать во мне. Лишь к полуночи черная закладка сна легла меж дня и дня.
И только утром, впустив солнце, .дожидавшееся за задернутыми занавесками,- я вспомнил о моей неметафорической, запрятанной в ящик стола книжной закладке. Надо было, не оттягивая дальше, заняться и ее судьбой.
Прежде всего я достал стопку бумаги, потом приоткрыл ящик стола: закладка лежала у желтого его дна, как и в прошлую встречу, жеманно расправив свой шлейф из блеклого шелка, с выражением иронически выжидательным, въигленным в ее узор. Я улыбнулся ей и еще раз задвинул ящик: теперь уже недолго.
Три рабочих дня ушло на запись: я писал вот это, с зеркальной точностью отражая две встречи и прогоняя прочь все не его слова, безжалостно вычеркивая всех этих попутчиков, пробовавших было присказаться к рассказу и досочиниться к правде.
Когда тетрадь была готова, я снова открыл дверь тюрьмы моей голубошелковой одинокой закладке: и мы снова начали наши странствия от строк к строкам внутри тетради. Закладке часто приходилось дожидаться меня, как и в те, отдуманные, годы, то у той, то у другой темы; мы размышляли и грезили, препинались нет о нет, свершая медленный, с роздыхами, путь - со ступени на ступень, с абзаца на абзац, вслед образам, завязям смыслов, экспозициям и концовкам ловца тем; помню, однажды чуть ли не полночи мы провели над коротким, в десяток букв: "И все-таки..."
Конечно, помещение у моей старой закладки - пока что - тесное и убогое, но что делать! - все мы живем сплющенно, все мы - на стянутых квадратурах, и в тесноте, и в обиде. Лучше хоть какой-нибудь угол, чем сейчасная длинная, голая литературная панель. Ну вот, кажется, и все. Да, чуть не забыл: надо бы поверх тетради - как водится - визитную карточку с именем жилицы: КНИЖНАЯ ЗАКЛАДКА.
1927
4 "Новой жизни" (итал.).
5 Точка (лат.).
6 Спорящее животное" (лат.).
7 "Подземное странствие Николая Климма" (лат.).
8 Во веки веков (лат.).
9 От inseparables (фр.) - неразлучные.