Японская мама
Скрывать какие-либо запрещенные методы лечения мне незачем, я их не знаю. Они жестоки, эти методы, да, но запрети их - и как лечить? Болезненные, "горячие" уколы называли у нас "японская мама" из-за сопровождающего вскрика. Опять и опять повторяю, что мы не знаем, как лечить душевнобольных. Мы знаем следствие, а не причины. Причина одна - ненормальность мира, в котором мы живем, он сводит с ума. Я могу только назвать несколько свойств, обладая которыми, человек остается в своем уме. Это - присутствие постоянной критики и самокритики, чувство юмора. Не издевательства, не насмешек, именно юмора, в котором опять же самовысмеивание и самоукоры. Так же ограждены от ударов по психике верующие. Но не фанатично верующие, это непременное условие. Фанатики любого толка - спортивные, эстрадные - это наши клиенты. Надо думать об успокоении мира, о естественности его, о чистоте природы вот единственный путь к здоровью. "В нервы головы, - говорит мой клиент, и его рассуждение более чем здраво, - входят нервы зубов. Их вырывают, сокращая нервы головы на несколько сантиметров, это отражается ни голове. Надо иметь здоровые зубы. Как? Не курить, есть только здоровую пищу, химию исключить вообще". Другой резонно требует отменить тюрьмы - в тюрьмах сходят с ума, и зря юриспруденция изображает это так, что симптомы сумасшествия вызываются искусственно, в тюрьму такую юриспруденцию, посмотрим через неделю на се симптомы. Третий говорит, что жадность, корысть, зависть - путь в наше отделение. Совершенно точно. Как перекрыть этот путь? Очень, просто - исключить золото, богатство из жизни. И вообще исцеление просто в любом случае: убрать из жизни испуг, хамство, плохие запахи (да, есть и такие больные, которых преследуют определенные запахи); убрать понятие славы, это избавит от мании величия. Тем, кто сходит с ума от бессонницы, нужно создать три условия: тишина, темнота, чистый воздух... То есть устранять причины. Но главное, повторяю, общее состояние общества. Я не люблю уходить из отделения, мне стало тяжко ходить по улицам, вижу, особенно в последнее время, измученные лица, затравленные взгляды, или наоборот - лица гневные, яростные, искаженные, - все это признаки невеселые, все они значатся в моих институтских учебниках. Есть вековечное правило: кого Бог хочет наказать, лишает рассудка. Так, но Господь же повелевает любить ближнего. Разве исцеление - не любовь, не прощение ближнего?
Капитализм гибнет от капитала, а социализм погиб от "Капитала" Маркса
И действительно, в отделении интереснее. Я все себя проверял, может, я того (кручу пальцем у виска), да нет, не того, а этого, пока адекватного. Ну, скажите, разве не интересно то, что у нас создано несколько клубов. Конечно, главный из главных - это клуб КТТС (как только, так сразу), то есть все тут можно применить. Как только грянет гром, так сразу мужик перекрестится; как только ставится вопрос, так сразу на него находится ответ. Можно и поразвернутей, можно целую цепочку событий, например: как только к нам приезжал дядя Вася, так сразу отец бежал в магазин. Как только дядя Вася поднимал третий стакан, он сразу запевал. Как только дядя Вася запевал, так сразу наша собака начинала выть. Как только наша собака начинала выть, так сразу соседи говорили: к покойнику. И покойник являлся. Но были клубы и попроще, как бы мини-клубы. Клуб любителей покойного сиамского кота Фени, весившего при жизни двенадцать килограммов и умершего при невыясненных обстоятельствах. Существовал клуб награждений почетными грамотами по незначительным поводам. Хотя одно награждение было весьма и весьма уместным для нас - награждение по случаю пробуждения умственных способностей. Был клуб конца света. Его представители отвоевали право выключать свет в отделении. Так как им не хотелось конца света, то свет в отделении не выключался всю ночь. Конечно, всех давили своим интеллектом поэтические клубы. Еще и оттого, что я, в прошлом рифмовщик, им потакал, И зря: одолели. Ходил по отделению неприсоединившийся ни к кому поэт Турусин, он говорил только стихами. "О, Боже мой, прости меня, живу я в мире, как свинья. Тело мое мою и наряжаю, а душу свою в ад провожаю. Чем же? Осуждением, блуждением, неправедным в мире хождением. Я, Федор Турусин, никогда перед бесами не трусил, в православную веру крестился, с бесами простился, пошел в мир мир обличать, администраты решили меня кончать. Дала мне власть сто рублей за честный труд, вот и поживи тут. Велели мне сделать такую замашку, чтобы я ел безбожную кашку. Ходили вослед за мной комсомолки, включали на всю мощь языкомолки, лица бесстыжие, волосы стрижены, груди голые, мысли комолые, сами лохматые, рогатые, дуры языкатые. Как их воспитать, мать не сообразила, сама безбожна, как тупая кобыла. Гореть вам в огне, живодристы, демократы и коммунисты. Сегодня двадцать пятое, среда, отойди от меня, беда, ибо мной управляет Христос, а не безбожный барбос. Научил барбос церкви ломать и чужих баб обнимать. Барбосовы родители с Богом воители, но скоро-скоро закроет рот безбожный урод. А эти чужие бабы хуже болотной жабы, обнимают женатого мужика и делают из него дурака. А ты, дева, расти косу, не подчиняйся барбосу. Голова твоя не болванка, и утроба твоя - не лоханка..." Я любил слушать Федю.
Не первый снег на голову
Для этого Феди я держал нюхательный табак. Федя, естественно, называл меня на ты, очень меня жалел. - Иваныч, разреши родителей помянуть! - так он просил табачку. Нюхал, морщился, встряхивался как при ознобе, наконец чихал и, глядя на меня мокрыми, восхищенными глазами, спрашивал: - Хошь политический анекдот расскажу? Выступает хор беременных женщин, поют: "Ленин в тебе и во мне". Ах, Иваныч, не повезло России с женщинами, податливы на пропаганду чуждых идей, вот твоя, например... - Федя, у меня работа. - Твоя работа - моя забота. А какую горчичку мать моя разводила, хватанешь капелюшечку - и слезы льются, слезы льются из очей. А тятя сажал такой табак, куда там твоему. Нюхнешь, чихнешь - и голова пуста и очищена от всякого агитпропа. Вот чего большевики не дотумкали - табак запретить, чихать запретить. Чихнешь на все - и обновился. Не зря на Руси уважали чиханье. Будь здоров, говорили. А ты не сказал, не уважил. - Мало чихал. Давай еще да иди, дела, Федя. - Я придвигал свои бумаги, Федя уходил. Итак, нейролептики ужасны, даже такие сопливые, как тазепам, элениум, родедорм, нозепам, реланиум и иже с ними. Нейролептики снимают нервность, снижают агрессивность, заглушают буйство, психический больной безопаснее самого примитивного хулигана. Но как снижают? Заглушают. Загоняют внутрь, отодвигают, убивают что-то другое. Лечим легкие - убиваем печень, лечим желудок - угнетаем почки. А в психиатрии тем более - мы убиваем способности, мы варвары, мы не знаем, кто и насколько болен, кто здоров, нет нормы психического здоровья. Все условно. Если бы всех, больных и здоровых, содержать вместе, норма могла бы хотя опять же условно, выражаться, как постоянно меняющаяся среднесоставная. "Дурак! Псих ненормальный!" - кричат у нас то и дело в очередях и в автобусах, дома и на работе. Кто тогда не дурак, когда каждого в его жизни называли дураком. Но кто называл? И почему дураки, а особенно дуры, лучше живут? И кто напишет учебник о дурости, в котором обозначит конкретные признаки свихнутости? Сразу на ум приходит поглощение ума сверхидеей. Таких поглощенных в отделении достаточно. Но разве плохо увлечение, даже поглощение сверхидеей? Человек ушел в изучение недоступного для других или не привлекающего других, разве он ненормален? Он что-то познает, что-то втолковывает, нет, мы тащим его в психушку, он страдает от непонимания, срывается на крик, санитар озлобленно бьет его. А озлобление - признак животного, страдание - признак мыслящего. Кто нормален: санитар или "больной"? Теперь о лекарствах. Лекарства не с неба падают, делаются людьми. Разве может, спросим мы, несовершенный человек сделать совершенное лекарство? Не может. Качественно лучше природные лекарства, но уже и природа искалечена, искалечены и мы, здесь прямо пропорциональные отношения. То есть лекарств от психических болезней нет.
