Но он и сам уже понимал, что выполнить его приказ невозможно: если бы какой-то опытный возничий попытался замедлить ход своей колесницы, на него обрушились бы те, кто мчался сзади; если бы он попытался повернуть коней, его колесницу перевернули бы и растоптали сотни других колесниц.

Даже сам начальник полка не мог замедлить бешеное стремление своей колесницы, он мог только с нарастающим ужасом наблюдать за происходящим.

Передние колесницы втянулись в лощину, как в бутылочное горло. Лощина сужалась, и колесницы сталкивались боками, опытные возничие пока еще с трудом справлялись с управлением, с трудом удерживали колесницы от падения.

Но вот в узкое горло лощины одна за другой влетели серпоносные колесницы, и страшные лезвия полоснули по ногам мчащихся рядом лошадей.

Равнину огласило мучительное ржание, трава обагрилась кровью, кони с перерезанными сухожилиями падали на землю, под колеса мчащихся колесниц, под ноги других коней. Колесницы сталкивались, опрокидывались, ломались с оглушительным треском.

В считаные минуты грозная ассирийская армия погрузилась в смятение и хаос.

Со всех сторон доносились крики боли и ужаса.

И тут на холмах, которые с двух сторон сжимали лощину, показались скифские всадники. Их было много, много, как травинок в степи, много, как песчинок в пустыне, как капель воды в море. Скифы натянули свои короткие тугие луки, и тысячи стрел взлетели в воздух, чтобы через мгновение обрушиться на растерянное, мятущееся, вопящее от ужаса ассирийское войско.

Стрелы летели со всех сторон, они жалили ассирийцев, как смертоносные пчелы.

А потом бородатые всадники на низкорослых выносливых косматых лошадях обрушились со склонов холмов на остатки ассирийского войска.

Как волки на овечье стадо, подумал начальник правого полка. Как волки на беззащитное стадо.

Впрочем, самого правого полка больше не существовало.

Начальник разбитого полка успел подумать, что не переживет этого позора, и успел увидеть несущегося на него степного всадника, его разорванный криком рот, его длинную русую бороду, обагренную ассирийской кровью кольчугу, копье в его руке, успел даже обнажить свой меч и нанести удар.

Копье скифа скользнуло по его закаленным доспехам, тогда как меч ассирийца достиг цели, вонзившись в плечо варвара. Ассириец выдернул меч из раны и нанес еще один удар.

Но тут сбоку возник другой скиф, с окованной медью дубинкой в руке – и на начальника правого полка обрушилась тьма.

Обычно Лена просыпалась быстро, глаза откроет – и вскочит, валяться не любила. В этот раз, однако, глаза не хотели открываться, пока Лена не приказала им это сделать.

Она долго не могла понять, где находится, пока не осознала себя в собственной постели. Она спала почему-то в юбке и в колготках, завернувшись в покрывало, вместо того, чтобы, как все нормальные люди, улечься в ночнушке на простыни. Наверное, поэтому все тело неимоверно чесалось.

Лена со стоном села на кровати, и комната вокруг стала тихонько кружиться. Лена не стала ей мешать, а попыталась вспомнить, что же случилось вчера.

Вспомнила про паршивку Катьку, и про Валеру, и про отвратительное пойло, которое пришлось пить, и про несвежую еду. Вот отчего так худо, нужно просто принять горячий душ и выпить крепкого черного чаю, кофе явно не пойдет.

Для того чтобы снять юбку и колготки, понадобились все силы, которые остались в ее ослабленном организме. Для того чтобы спустить ноги с кровати, пришлось долго себя уговаривать. А уж для того чтобы дойти до двери, Лене пришлось пообещать себе коробку пирожных из дорогущей кондитерской на Малой Садовой.

Все знают, что заедать неприятности сладким – весьма порочный метод, чреватый неприятными последствиями, так что Лена вообще запретила себе смотреть на пирожные, когда они расстались с Андреем. Но сейчас обещание помогло.

Бросив взгляд на часы, оставшиеся на руке, она не поверила своим глазам. Часы показывали половину пятого, то есть она проспала почти весь день.

В прихожей неприятно пахло – бензином, застарелым дымом и еще чем-то. Лена увидела на полу кучу одежды. Вначале она опознала свою блузку, но в каком виде! Всю мятую, с оторванными пуговицами, да еще и с пятном на боку. Пятно было ржавого цвета, и объяснить тот факт, что Лена не сразу определила, что это, можно было только ее зверским похмельем. Вот именно, так ее организм мстил за выпитое накануне дешевое некачественное вино.

Лена пошевелила ногой мужскую куртку, валявшуюся на полу, и наконец все вспомнила: исчезнувшего водителя, кровь на сиденье и то, что она угнала чужую машину. Испугалась задним числом, но тут же призвала себя к порядку и бросилась в ванную.

«Забыть, – твердила она, стоя под горячими струями душа, – выбросить из головы все, что случилось вчера. Катькин номер в черный список занести. Хватит с меня школьных приятелей!»

Но забыть не получилось, потому что, когда Лена пришла в себя и стала готовиться к рабочей неделе, она хватилась пропуска. Его не было ни в сумке, ни в прихожей на столике. Лена искала везде, наконец приказала себе прекратить бегать по квартире, как мышь от веника, и подумать, куда он мог запропаститься.

Пропуск должен быть дома, поскольку в субботу она его не брала с собой, так что нечего искать в сумке.

Сумка! Сумка же была не та!

И Лена скрылась в стенном шкафу. В той, рабочей сумке пропуска тоже не оказалось. Она отогнала ужасные мысли о той бюрократической тягомотине, которая ей предстоит при восстановлении пропуска, и сосредоточилась на мелочах. Если бы не похмелье, то память работала бы лучше.

Итак, в пятницу шел дождь, а ей нужно было на объект, поэтому она надела джинсы, кроссовки и куртку. Ну да, ту самую, брусничного цвета. Потом заехала в офис, а когда выходила… так, теперь точно вспомнила, что положила пропуск в карман куртки. Еще на молнию застегнула, так что он до сих пор там лежит. Если, конечно, эта зараза Катька куртку не выбросила. С нее станется!

Катьке звонить дико не хотелось, но выхода не было: без пропуска на работу не попадешь, восстанавливать его – ужасная морока, да и куртку жалко – хорошая, новая.

Катька долго не брала трубку, наконец ответила сонным, гнусавым голосом:

– Это кто?

«Конь в пальто»! – хотелось сказать Лене, но она взяла себя в руки, если начнет сейчас ругаться, Катька просто трубку бросит.

Когда Катька уразумела, что звонит Лена, она сразу проснулась и с ходу разозлилась:

– У тебя наглости хватает звонить? Что тебе нужно? Я тебя видеть больше не желаю! Слышать о тебе не хочу! Ноги твоей в моем доме больше не будет!

– Да постой ты! – примирительно перебила ее Лена. – Я к тебе домой вовсе не собираюсь. Я вообще-то по делу звоню! Я у тебя куртку свою забыла, а в ней пропуск…

– Ничего не знаю, ничего не видела! – тут же рявкнула Катька, однако трубку почему-то не бросила.

– Все ты видела! – Лена потихоньку накалялась. – Этот твой урод Валера мне куртку не отдал, еще тореадора там изображал, клоун несчастный!

– Твоя правда, – неожиданно сказала Катька нормальным голосом. – Валерка и правда урод тряпочный, мы с ним ночью поругались. Век бы его не видеть.

– Слушай, мне про Валеру неинтересно, – втолковывала Лена, – мне бы куртку свою забрать.

– Куртку? – Новый поворот сюжета как-то сразу притушил Катькину злость, словно сменил у нее в голове программу. – На черта мне нужна твоя куртка… постой… а, вот, правда, она тут лежит под вешалкой… Ой, грязи на ней… – в Катькином голосе прорезались нотки злорадства, – Валерка ее ногами топтал.

– Посмотри, есть ли в кармане пропуск! – рявкнула Лена, и Катька не посмела отказаться.

Пропуск был на месте, и на том спасибо.

– Тебе на работу когда?

– Когда-когда… – ворчала Катька, – завтра, к девяти. А ты поспать не даешь…