Например, у медведеподобного Кларенса огромная армейская куртка на меху, толстые очки, как у ученого, и суперпрофессиональное выражение лица. Вокруг него витает аура человека несгибаемого, полностью поглощенного поисками добычи.

— Мне только что досталась Брук Шилдс, чувак. Она душка, просто душка! Я ее поймал на Эн-би-си пару минут назад. Ну и сфоткал. Это не то что Джина Дэвис, чувак. Помню, на прошлой неделе она прошмыгнула мимо, ни на кого не смотрит, думает, что она чертова королева, — а выглядит как трансвестит, должен я тебе сказать. Арнольд — он такой же. Никогда не даст автограф. Спроси меня, кто мне нравится. Мне нравится Ричард Харрис. Джентльмен, понимаешь, о чем я? Он прикольный! Не то что этот Ричард Чемберлен. Ричард Чемберлен проходит здесь, он пожимает тебе руку, но это же паршиво, чувак: что я буду делать с его рукой? Я не могу показать друзьям руку и не могу повесить ее в рамочке на стенку!

— И не можешь продать его, — добавляет Чарли, застегивая молнию на своей кофте. В свободное от входа в театр Эдда Салливана и штаб-квартиру Эн-би-си в Рокфеллер-центре время он работает водопроводчиком в Патчуге (Лонг-Айленд). Он и его друг Тони вооружены пачкой учетных карточек размером десять на пятнадцать сантиметров. Они — фанаты, но их идолопоклонничество подмочено корыстными мотивами. Если им удается подписать три карточки, то две из них они продают дилеру.

Кларенс не одобряет действий Тони и Чарли:

— Я не продаю автографы. Я их для себя добываю, не то что некоторые. Я не говорю, что это противозаконно, я просто хочу сказать, что это бросает тень на всех нас, усек? Надо же хоть немного уважать этих людей, правильно? Потому что они тоже люди. Возьми самую знаменитую суперзвезду в мире — и он тоже личность, такая же, как ты и я. Я прав? У него своя жизнь, свои проблемы.

— Ну да, — язвительно парирует Тони, — типа «Джи, давай-ка прикинем, сколько раз на сегодня я хочу, чтобы мне отсосали?»

— Да пошел ты, чувак! Не все они такие, понимаешь, о чем я говорю?

Кларенс рассуждает так авторитетно, будто в другой, предыдущей жизни был суперзвездой и досконально помнит подробности пребывания в той шкуре. Он обращается ко всей компании в целом и к своему напарнику Васе в отдельности. Васин взор слегка затуманен, не фокусируется за толстыми стеклами очков, «уши» его шапки развеваются на ветру, пучки редкой растительности покрывают щеки. В руках у Васи древний кодаковский фотоаппарат, который он периодически подносит к уху, как будто ждет, что тот что-то ему скажет.

Неожиданно толпа напряглась и затихла, срослась в один трепещущий орган чувств. К тротуару припарковался блестящий черный лимузин, но за тонированными стеклами было невозможно разглядеть доставленный им груз. Шофер, затянутый в униформу, маршируя, обогнул машину и распахнул дверцу.

— Чип! — заорал один из фотографов. — Он здесь!

— Эй, Ральстон!

— Я твой самый большой фанат, Чип!

— Как насчет автографа, Чип?

— Посмотри сюда!

— Обернись! Улыбнись!!!

Личная встреча

Прежде чем спуститься на бренную землю, актер замешкался, выглядывая в распахнутую дверцу лимузина, затем двинулся к парадному входу, сгорбленный, спрятав, как черепаха, голову в панцирь своего пиджака. Он двигался быстро, но не настолько, чтобы увернуться от меня, когда я проскользнул через полицейский кордон и преградил ему дорогу.

— Привет, Чип. Я — Коннор Макнайт.

Просмаковав наносекунду, в которую страх промелькнул в его распахнутых глазах поразительного орехового оттенка, я нанес ему сокрушительный удар головой в нос. Он попытался уклониться, тем не менее удар получился мощный. Достаточно мощный, чтобы выбить все дерьмо из моей головы.

— Я твой самый большой гребаный фанат, Чип! — сказал я.

Он закачался, держась одной рукой за полицейское ограждение, схватившись другой за нос, а потом рухнул на колени — в тот момент, когда меня схватила охрана и приложила лицом к холодной реальности асфальта.

Коннор перед лицом прессы

После пары часов, проведенных за решеткой, меня наконец выпустили. Слава Богу, что главный по камере, только что пристреливший напарника по бизнесу на Девятой авеню, не был поклонником Ральстона. А когда я сообщил причину моего нападения, он и вовсе взял меня под свое крыло. В двух своих последних картинах Ральстон играл роль полицейского, а потому его окрестили «петух».

Брук ждала меня у стойки. Там же топтался и репортер из «Пост», болезненного вида человек, староватый для бульварной газеты — немного за сорок, — он повернул козырьком назад свою бейсболку «Нью-Йорк никогда не заканчивается» и с хрустом развернул стенографический блокнот.

— Зачем вы это сделали? — спросил он, как только я поставил последнюю подпись в бумагах.

— Мне не нравятся его фильмы.

— Это правда, что вы преследовали Чипа Ральстона несколько месяцев?

Брук взяла меня за руку, и мы двинулись в сторону выхода. Снаружи по лестнице карабкались во множестве репортеры и фотографы.

— Коннор здесь!

— Это ваша подружка?

— Как ее зовут?

— Эй, Коннор!

— Как насчет поцелуя для снимка?

Они преследовали нас, пока мы неслись по улице. Один репортер бежал рядом с диктофоном наперевес: «Как насчет слухов, что он присвоил ваши деньги от наркосделки?» Двое папарацци умудрились забежать вперед и, щелкая вспышками, залегли на нашем пути.

— Что еще за слухи? — спросила Брук.

— Информация становится слухом, как только ты ее опроверг, — объяснил я. — Просто иди. Не обращай внимания.

— Ну же, Коннор! — ныл репортер.

Удивительное дело, внимание этих репортеров и прохожих только веселило меня, и я ничего не мог с собой поделать. Так вот каков он, — пришло мне в голову, — убогий луч моей славы. Нет в нем яркости сценического освещения, скорее, это свет ночника, отраженное сияние сенсаций-однодневок и секс-партнеров знаменитостей, которые жаждут жить чужой жизнью. Что они и делают. Что сейчас делает Филомена.

Брук казалась очень расстроенной.

Пройдя несколько кварталов, мы спрятались в японском ресторане. Японские бизнесмены курили у барной стойки. На секунду у меня появилось ощущение, что я вернулся в Киото. В то время, когда не было Фил, когда всего этого не было.

Я объяснил репортеру, который прошмыгнул за нами в ресторан, что мы с Чипом были любовниками и что он попользовался мной и жестоко бросил. Выданная информация на какое-то время должна была занять его (не говоря уже о представителе по связям с общественностью Чипа Ральстона).

Когда он смотал к себе в контору, я заказал водку с соком.

— Тебе не стоит так пить, Коннор.

— А тебе не стоит так есть, — парировал я.

— Я не ем.

— Вот именно, ты анорексик, Брук.

— Я? Ты с ума сошел? Я ем как свинья!

— Ты ела сегодня?

— Конечно, ела.

— Что?

— Я ела крекеры.

— Ты больна, Брук.

— А как насчет тебя?

— Я просто в печали. Я убит горем, поняла? Иисусе! По крайней мере, ты больше не режешь себе вены.

— Не кричи на меня, пожалуйста. Я очень хочу, чтобы ты не нападал на меня сейчас, хорошо?

— Хорошо. — Я взял ее руку, тонкую, хрупкую руку, и держал, пока она не отняла ее, чтобы зажечь сигарету, пока не потухла предыдущая.

— Тебе ее не хватает? — спросила Брук.

— А ты как думаешь?

— Ты считаешь, что, если бы не я, ты женился бы на Филомене?

— Чем ты могла помешать?

— Я не знаю, такое ощущение, что тебе необходимо заботиться обо мне?

И прежде чем я успел подумать, как ответить, она добавила:

— Звучит нескромно.

— К сожалению, я не могу никого винить, кроме себя. Ты будешь «Калифорнийский ролл», если я закажу?