Марина Мурсалова

Сборник рассказов

Убедившись в том, что в доме никого нет, Штольц достал с полки старую затертую книжицу. Как истинный ценитель, раскрыл ее не сразу, подержал некоторое время в руках, внимательно разглядывая все трещинки и царапины на поверхности обложки.

Такие люди, как Штольц – известные коллекционеры раритетов – делают погоду на любом аукционе. Там, где появляется Генрих Штольц, наступает заметное оживление торгов. Правда, сам он ничего от этого не выигрывает, как раз наоборот. Стоит ему только заинтересоваться какой – нибудь вещицей, пускай, самой пустяковой, как цена на нее взвинчивается до баснословной отметки. Устроителям впору платить ему дополнительные комиссионные.

На последних торгах Штольц не участвовал, – заблаговременно ознакомился с каталогом и послал своего агента. Он пожалел о том, что раньше этого не практиковал. Хотя, что и говорить, ему всегда доставляло удовольствие присутствовать на аукционе лично. Пройти весь путь, с момента первой обозначенной суммы, испытать волнующее чувство соперничества, борьбы за право обладания, и, наконец, – ощутить вкус победы, читая в глазах поверженных конкурентов отчаяние и разочарование, – это доставляло ему невыразимое моральное наслаждение, и заставляло относиться к добытому антиквариату с особой любовью и нежностью. Такие чувства он не испытывал, наверное, даже к собственным детям.

В последнем каталоге его внимание привлек всего один лот – старая записная книжка немецкого оперного певца Поля Девриена. Как ни странно, больше ни у кого из присутствующих на аукционе, по словам агента, она интереса не вызвала. Скорее всего, по одной простой причине, что покупку совершал не сам Штольц. Записная книжка принадлежала потомкам аккомпаниатора известного тенора, и что на самом деле содержал этот документ истории, знали не многие.

Отец Генриха Штольца был поклонником творчества Девриена. Он сам мечтал о карьере оперного певца, но война перечеркнула все планы студента третьего курса консерватории. Он участвовал в военной кампании в составе антифашистской армии, был в плену, причем дважды. После фашистских застенков попал в руки к советским солдатам. Пять лет русских лагерей, – отец недолго пожил после перенесенного ада. Он рассказывал, что на строительстве канала гибло народу не меньше, чем на войне.

Война…странное, ужасное время. На какой – то срок люди надели звериные маски, словно в них неожиданно проснулись все забытые получеловеческие инстинкты. Цвет крови застил глаза, а безнаказанность совершаемых гнусных злодеяний позволила с легкостью отмести святые законы нравственности, благодаря коим человек и был, в сущности, причислен к высшей касте, способных мыслить, существ. Человечество, говорят, развивается по спирали. Но, к сожалению, с каждой спиралью оно становится все более изощренно в своих садистских проявлениях.

Генрих надел очки, раскрыл книжку. Вся она была испещрена мелким, убористым почерком. Апрель 1932-го. Числа, даты каких – то мероприятий и встреч, может даже, любовных. Вот, например, «Патрисия, тел…».

Написано, вопреки обыкновению, размашисто, неразборчиво, торопливо, словно на ходу. А это «Марта, ровно в три у К.»? В какой – то момент Штольцу стало неловко, словно он вторгся без спроса в чужую жизнь.

Он провел рукой по коричневой фаянсовой обложке. Эта записная книжка принадлежала незнакомому человеку, но у него было впечатление, что он прикасается к вещи, принадлежавшей отцу, ко времени, в котором тот жил.

Штольц подумал о том, что к старости все становятся склонными к философии и, конечно же, к сентиментальности.

Явно растягивая удовольствие, в который раз неторопливо перелистал. Штольц был вполне доволен приобретением. Он даже позволил себе слегка поиронизировать: не выходя из дома, сидя у камина и попивая шнапс, он листал страницы времени…

«Бог мой, – бросилась ему в глаза запись, – спаси Германию! Это чудовищно!!!» Вот оно! Штольц насторожился. Здесь и далее записи без хронологической упорядоченности, просто, – отрывистые фразы, перемешанные с другими деловыми отметками. Судя по тону, эти заметки делались, видимо, в моменты особого эмоционального порыва.

«Впервые встречаю до такой степени самовлюбленного истукана. Он с пеной у рта доказывает, что аплодисменты, которыми его встречает толпа полуграмотных фанатиков – лучшее доказательство его феноменальных способностей. Какая наглая самонадеянность!»

У Штольца по телу пробежали мурашки. Перед глазами мгновенно встал портрет человека, сумевшего развернуть ход истории и заставившего весь мир содрогнуться от своей жестокости. Гитлер глазами современника, такой, каким его видел человек в некотором смысле независимый от него. Ценность документа состояла в том, что впечатления от общения с Адольфом Гитлером описаны были, в отличие от многих исторических документов, не «по воспоминаниям современников», не задним числом, когда «ужасный и великий» тиран был низвергнут, завеса страха окончательно спала, и стало возможным вести самые смелые рассуждения.

«Мне стоило больших усилий убедить его в целесообразности занятий по постановке голоса и дыхания. Он сам это понял, когда чуть не потерял голос после своей почти трехчасовой речи на очередном заседании партии. Как она называется? Национал – социалистическая?! Вообще – то название мне лично ни о чем не говорит. Но, может этот «лидер» и вправду сможет решить насущные проблемы несчастной Германии? Время покажет».

Девриен на заре политической карьеры Адольфа Гитлера помогал тому в создании имиджа «великого вождя»: ставил голос, корректировал манеры. Говоря современным языком, принимал участие в его пиаре. Генрих знал об этом из записок Вернера Мазера.

«Я рискую попасть в немилость. Сегодня сделал замечание по поводу его излишней жестикуляции во время выступления. Лучше бы я смолчал».

Штольц никогда не видел Девриена, но, судя по его записям, это был человек, склонный к прямолинейности.

«Он сказал, что скоро наступит Момент истины. Еще он говорил про какое – то «копье судьбы», которое делает своего обладателя всемогущим и непобедимым. Я думал, он говорит иносказательно, однако, такое копье, оказывается, на самом деле существует. Оно хранится в Национальном музее в Вене. Этот холерик верит в знаки судьбы, в предсказания, в разную чушь, только не в Господа Бога. К тому же он рассуждает как фанатик или умалишенный. Иногда мне кажется, что передо мной – просто какой – то ярый сектант. Разве его можно воспринимать всерьез?»

«Сегодня он выразил мне свое восхищение по случаю вчерашнего концерта. И даже прислал корзину цветов. Однако, после знакомства с ним, я все чаще прихожу к мысли, что театр, к коему я имею некоторое отношение, – это лишь жалкое отражение действительности. Политика – вот где настоящий театр. Ведь неспроста говорят – «политическая арена, сцена». Подлинный театр, настоящее мастерство актера, захватывающая игра – это политика. В этом смысле мой ученик, конечно, преуспел как никто другой. Ведь главная ипостась актера – заставить поверить: суметь затронуть чувства и вызвать сопереживание. Все это, несомненно, удается ему – одному из неподражаемых актеров – политиков. Браво! Гениально».

«Наконец он начал прислушиваться к моим словам. Стал ли уважать он меня после этого больше? Думаю, нет. Это качество как – то не прижилось в нем, он не уважает, как я заметил, никого даже в своем окружении. И тем более того, кто хоть в чем – то его превосходит. Его обуревает лишь жажда власти и всеобщего поклонения. Что вы хотите от человека, отвергшего собственного Отца – Создателя?

Но, как видно, ему пригодились мои советы, ведь только сегодня он выступал перед аудиторией трижды!!! И вполне успешно», – в этом восклицании проглядывалось банальное самолюбование – меня слушает даже такой! человек. – Штольц невольно улыбнулся. Как же накрепко укоренилось в нас наше собственное эго.