Зинаида Петровна в первый же день своего правления предложила без потери в деньгах, а наоборот, с прибытком покинуть должности учеников слесаря и охотника. Взамен дает полную ставку художника и… Тут вдруг случился интересный финт ушами… И советует взять по полставки художника в клубе и в кинотеатре. В клубе ставка всего шестьдесят рублей, половина – тридцать. Работы немного. Я ей не сказал, но в курсе, что больше, чем у нас в конторе. Афиши, объявления, те же стенгазеты. Кинотеатр платит художнику сто двадцать, соответственно, мне предлагается шестьдесят. Раз или два в неделю надо написать афишу про фильмы, идущие по будням и в выходные. Ерунда? Размер афиши метр на полтора. Материал – грубый холст. Его грунтуют белилами, затем наносят название фильма и сеансы. Не так сложно. Следующий вопрос – где брать новые холсты? Правильный ответ – отмывать старые. Напоминаю – Север. В декабре сумерки почти весь день. Холод. Часто бывает пурга. Мыть холсты на улице удовольствие ниже среднего, сильно ниже. Придется носить кипяток, поливать холст, скоблить старую краску. Грязно опять же. Желающих заняться маловато. Раньше холстами развлекался директор кинотеатра, сейчас он ушел директором в клуб. Пока еще моет. Из-за денег, но без удовольствия.

Несколько неожиданно для новой начальницы отказываюсь от такой чести. Вежливо. Говорю, учеба в школе, тренировки по стрельбе, просто не хватит времени. То, что вместо рабочего стану служащим, не упоминаю. Хотя оно значительно хуже для анкеты. Не хочу выглядеть слишком умным. Обнажается доселе скрытый кинжал. Тогда деньги художника вместе со студией придется отдать. Легко соглашаюсь. Кинжал выбит из рук. Разоружил, но минус сорок рублей за художника. Осталось шестьдесят за ученика слесаря и тридцать пять за ученика охотника. Думаю, сейчас будет дальше мне зарплату снижать. Нет! Ошибся. Оказалось, в районе не довольны снижением моих доходов. Они в курсе потери полставки фотографа. Ваграму Ашотовичу велели изыскать возможность помочь «нашему чемпиону» и цифру озвучили – не меньше двухсот. Вот Зинаида Петровна и решила платить мне за чужой счет.

– Ты понимаешь, я ставку фотографа уже обещала! Что бы нам придумать?

Виду не показываю, но в душе всё кипит от обиды. Кризько чужой был, а тут вроде хорошая знакомая. Пожимаю плечами.

– Не знаю. В принципе, могу перевестись в другое место. В гараж к дяде Васе, например. Он не откажет, – наивно предлагаю я.

Никто райкому и райисполкому не откажет, но выводы про руководство кооператива сделают. Пусть сама думает, раз начальница.

Переводом народ уходит на другую работу, чтобы не терять надбавку за выслугу лет. У меня она лишь десять процентов, но увольняться и начинать с нуля не хочется.

– Может, тебе разряд присвоить? Уже давно пора. И оформим на участок ремонта тары.

Оказывается, готов запасной вариант? Уверен, Ашотович его сразу предложил, а Петровна решила сэкономить.

Чтобы было понятно, по большей части нам привозят товар в деревянных ящиках. На материке тара возвратная, у нас нет. Если везти пустые ящики обратно в Питер, они по цене золотыми станут. Так что их не чинят. Для невеликих потребностей поселка выбирают покрепче, остальные идут на дрова.

По результату разговора у меня теперь должность слесаря-инструментальщика 3-го разряда. Синекура. Оклада нет, сдельщина. Закрывать обещает двести рублей в месяц без учета надбавок. Северные сто шестьдесят и двадцать за выслугу. Всего триста восемьдесят, очень прилично. Однако осадок от разговора остался, да и студии лишился. Зато на работу могу не ходить.

С одной стороны, могу не ходить, с другой – дядя Витя учит. Обустроился у него в мастерской, он сам предложил. Стал инструмент раскладывать и вдруг вижу на верстаке рецепт. Не на обычной желтоватой бумаге, а красивый, белый, весь в тонких узорах, как на денежных купюрах, и тоже с водяными знаками. Я раньше похожий только раз видел, и то случайно. На таких бланках в Союзе выписывали рецепты на наркотики. Дядя Витя заметил мой взгляд и хмыкнул:

– Умный ты, всё-то знаешь. Вот и про лекарство сразу понял. А что Витя Калина спекся, даже не догадывался.

Тут-то он и рассказал, что освободили его не по УДО, а по актировке, как хронически тяжелобольного. Думали, он на операцию пойдет, однако после нее редко больше полугода живут. Больной под нож не полез и живет уже четыре года. Несколько времени назад начались боли, значит, конец уже близок. Пока ходит, но врач обещает не больше двух-трех месяцев. Железный мужик! Так держаться перед смертью мало кто может. Рак и в XXI веке не победили, а сейчас только самое начало войны с ним. Главное, ведь сказать-то нечего. Сочувствия ему точно не нужно. А иного ни я, ни кто другой предложить не может. Здоровье не купишь. Спросил для приличия:

– Может, могу чем помочь?

– Можешь, – ответил старик. – Не пыли. Всё едино никто ничего не сделает. Скоро уходить придется.

И ведь возразить нечего. Расстроился я просто жуть как. Так представляете? Меня Калина успокаивать начал. Другой сам от расстройства в запой бы ушел, а этот… Уважаю человека. Он настоящий боец.

Новым фотографом стал муж начальницы. Неожиданный поворот. Хотя он сразу попросился на стажировку к Ник Нику, значит, мужик нормальный и работу потянет.

Художником на трех работах стал парень, приехавший летом на рыбозавод. Заработать толком не смог, загулял на Тайване, потому решил остаться до следующего сезона. Максимка уже работает ночным сторожем летних цехов рыбозавода и бросать не собирается. А что? Сиди себе в сторожке, никому заметённые цеха не нужны. Пришел, печку истопил, чайку заварил и дрыхни до утра, только дровишки подкидывай. В теории, за ночь надо бы пару обходов сделать, но зачем? Кому надо?

Экзамен на сдачу разряда назначили на следующий день. Комиссия сначала погоняла по теории и технике безопасности, но без души, чисто формально. Затем заставили заточить фрезу, разобрать и починить ручную дрель, причем для нее пришлось выточить на токарном станке шайбу. Целый день, однако, провозились со мной уважаемые люди, но экзамен приняли и даже похвалили. Вечером устроил банкет в столовке.

– Вроде не того… – нерешительно попытался отказаться председатель и по совместительству один из архаровцев дяди Васи.

– Не того до подписания результатов экзамена, – пояснил я. – А раз подписано, после трудового дня принять по пятьдесят грамм никто запретить не может.

– По сто, – строго поправил Фёдор Тимофеевич. Выпил он, однако, никак не меньше трёхсот и с банкета домой ушел на своих ногах.

Кроме экзаменаторов и дяди Вити праздновал почти весь состав конторы. Банкет влетел мне в копеечку, зато официально прописался в рабочем классе. Опять же, наш коллектив меня и так за своего считал, а теперь, после официальной прописки, совсем родным стал. Хотя Зинаида Петровна в мою сторону нехорошо и многообещающе поглядывала. И с чего она на меня взъелась?

У Фёдора Тимофеевича гитарка есть, понятно, принес в столовку. Поиграл чуток, отложил. Тут я попросил побренчать. Так что-то на меня накатило. И Петра Петровича жалко, и дядю Витю, и вообще… Запел песню из фильма, неоднократно дописанную и переработанную, но душевную и жизненную:

Вроде народ насторожился, весь в непонятках – чего такое тут звучит, но я продолжаю петь.

Немного ошалевшие Фёдор Тимофеевич с дядей Витей переглянулись. Калина подмигнул, и оба вышли из-за стола.