– М-да… Воображение у тебя, – пробормотал майор и перевел взгляд на штатского.

– Так точно! Отравление было чем-то цианистым. Прорабатывали версию химикалий для выделения золота из породы. Про фото версии не было.

– Запросите, что есть о Муле Химике! Кто мог знать о его отъезде?

– Об отпуске знали многие наши в конторе, а значит, весь поселок, – я подаю голос. – Даже письмо могло дойти до Питера.

– Нет. Ты, Лёша, умный, но еще маленький, многого не понимаешь. За день-два такое не подготовишь. Кто-то минимум за неделю знал, как только Химик заявление на отпуск написал. Ну да мы разберемся.

За неделю? Значит, кто-то из бухгалтерии стукнул о Самуиле Яковлевиче?

– Алексей, ты не обижайся, но деньги, полученные от Крюкова, надо будет вернуть.

– Не вопрос. Они же не мои. Я их из свертка даже не вытаскивал. Хотел на кладбище за памятник отдать. Сбегаю домой, принесу.

Офицеры переглянулись. Штатский, по-моему, даже повеселел.

– Они меченые, что ли? – вдруг догадался я.

– Ну и нюх у тебя! Таких, как ты, мимо училища грех пропускать. Была бы прямая дорога в легавые, жаль, здоровье подкачало. Сыскарь ты от бога. Деньги действительно меченые. Без обид только давай. Проверить мы должны были.

– Какие могут быть обиды! Я же понимаю – работа у вас такая. Фёдора Владимировича на золоте взяли?

– Да, прямо на незаконном прииске. Около двух килограммов золота за лето он с бригадой там намыл.

Так мне досадно что-то стало. Я же эти деньги на кладбище отложил и только потому не расплатился ими с Самуилом Яковлевичем. А расплатился бы? Тот понял, что я меченую куклу подсунул, и что сделал бы? Либо убил, либо подставил. Стукнул куда надо о проданных шмотках, дальше крутись, как вошь на сковородке. Сволочь Крюков, дай-ка я тебе гадость в обратку кину.

– Мая рыдать. Мая плакать. Такие большие дяди, с такими большими красивыми погонами, а в сказки до сих пор верят.

– Ну-ка, ну-ка… Ты про что?

– В магазине грамм золота десять рублей стоит. Значит, песок не больше пяти. Старателям дадут максимум половину цены, считаем два рубля за один грамм. Два кило – четыре тысячи. Это только для материка деньги большие. Нормальный работяга в поселке летом меньше штуки в месяц не зарабатывает. А тут артель, человека три, если не пять, три-четыре месяца горбатилась без продыху, за свои деньги снарягу покупали, за свои ели-пили, ходили под статьей, и всего за четыре тысячи? Вам самим не смешно? У отчима разнорабочий в партии только ящики таскает да лопатой машет. С премией четыреста в месяц при жилье и кормёжке имеет. Про сезонников даже не говорю. Строители шабашат, за лето бригадой дом поднимают. Поинтересуйтесь, сколько совхоз им под расчёт платит? Причем чистые, честные деньги. А вы говорите, четыре тысячи на бригаду за лето! Не смешите мои тапочки! Они мне пятки щекотят!

– И ведь дело глаголет! Я под таким углом не смотрел. Постой! Может, жила уже пустая была?

– Значит, разбежались бы. Лето год кормит. Зачем мужикам зазря порожняки гонять? Они бы на икру рванули. Или на стройку. Нашли бы заработок. Выходит, часть золота спецом отложили, чтобы, коли будут неприятности, его нашли и дальше не искали, остальное где-нибудь прикопали.

– Ладно. Спросим. Где шлих перерабатывать могли?

– В поселке? Могла мама, но два-три грамма в день старателям мало, да и с первым отделом в комнате напротив долго не наработаешь. У нас в кооперативе мастерская с вытяжкой есть. Однако люди косяком ходят, и на химическую вонь в центре поселка народ мигом сбежится. В гараже вытяжки толком нет, опять же людей много. Мастерские в аэропорту и на заставе за колючкой, худо-бедно под надзором военных. Остаётся техничка в порту за Тайванем.

– Там тоже народ.

– На Тайване? Какой там народ?! Сезонники! Они или работают, или гулеванят, или спят. Им даже запах по барабану, рыбозавод рядом. Вонь от гниющих рыбьих кишок куда как ядрёней. Опять же, шлих перерабатывают осенью, когда сезонники уезжают.

– На всё у тебя ответ есть. А кто места для промысла старателям сдает, как думаешь?

– Кроме геологов, некому. Опять же, не все из них могут. Разве тот, кто на месте съёмку-разведку делал и точно знает, что золото есть. Нет? Тогда ищите тех, кто к отчетам доступ имел и долго их мог читать. Чтобы старателям было интересно, месторождение за сезон должно давать килограммов десять-пятнадцать рассыпного золота. Рядовой ходок-геолог не определит запас, знаний не хватит.

– Твой отец?

– Отчим? В теории может, на практике нет. Не в одиночку, во всяком случае. Золото не его профиль, он больше по углям. Поверьте, не выгораживаю, правду говорю. Опять же, лишних денег в семье не появлялось, а кто бесплатно жилу сдавать будет?

– На кого думаешь?

– Просто не знаю. Может, утечка не у нас, а в Питере. Или даже еще выше.

– Спасибо тебе. Хорошо поговорили. Есть о чем подумать. Только знаешь что? За деньгами все-таки сбегай, принеси. За них отчитываться положено.

– Ага. Бегу. Только вы тоже… Расписочку приготовьте. Для порядка. Вдруг ко мне придут с расспросами, а я им бумажку покажу.

С момента смерти бывшего начальника хреноватые расклады пошли. Наш районный руководитель, Ваграм Ашотович, приехал, посмотрел, вроде нормально с делами, стал искать нового директора. Нашёл аж в Каменке. Кризько Вячеслав Чеславович. Пока сделали и. о., по результатам года могут утвердить. Свою жену, Ганну Кондратьевну, он поставил фотографом. Мы с Самуилом Яковлевичем ставку на двоих делили, теперь меня убрали. Минус пятьдесят рублей в месяц, несколько обидно даже. Только первые десять процентов выслуги лет получил, как деньги срезали. Ладно, переживу. Тем паче посвободней буду, сам жаловался, времени ни на что не хватает. Хотели вовсе с работы выгнать, но Ваграм Ашотович цыкнул, и Чеславович сдулся. Так что на работе я остался учеником слесаря, художником и учеником охотника. Кризько взялся за дело рьяно, а главбух, Зинаида Петровна и тетя Даша начали сколачивать оппозицию. Им новое начальство сразу пришлось не по душе.

Ганна обревизовала свое рабочее место и осталась крайне недовольна. Типа нет ничего такого, одно старье. Она про «Пентакон» уже слышала, потребовала его отдать ей для съемок, но я поставил наглую тетку на место. Аппарат мой личный, тем более наградной. С чего бы я должен его отдавать в контору? Если ей чего-то не хватает, так это точно не ко мне. Я тут художник и самую чуточку слесарь. Заказом оборудования, извините, не занимаюсь. Обиделась смертельно. А мне что? Женская партия сразу встала на мою сторону и записала в почетные оппозиционеры.

Сомнения душат, что парочка подгадить может захотеть. Решил убрать с работы лишние вещи. Думаю, домой перенесу, что смогу, на всякий пожарный случай. Заготовок газет у меня года на два вперёд, как раз до отъезда. Чтобы не мазались, аккуратно переложил ватманские листы калькой. Упорядочил в хронологической последовательности. Затем увязал в три чертёжных планшета двадцать четвертого формата. Добавил туда трафареты, а дверные таблички с оргстеклом сложил в ящик и вместе с оставленными книжками сельского художника в несколько приёмов утащил домой. Даже удалось выцыганить у родителей одну из кладовок в собственность.

Беда к новому фотографу пришла с первым клиентом. Снимки на документы пользуются постоянным спросом. По закону подлости, клиент пришел в первый же день. Похоже, Ганна профессионально в студии раньше не работала и толком не знала, что делать. Отсняла фото три на четыре на негатив девять на двенадцать. Самуил Яковлевич свою приблуду забрал, сразу шесть снимков на одной пластинке не получить и в контакт не напечатать. Но другие как-то справляются. Она напечатала шесть снимков девять на двенадцать в контакт и из каждого вырезала фото три на четыре. Не будем говорить о себестоимости, но кооператив ушёл в убыток. Копейки, да. А мы всё-таки работаем для прибыли. Клиенту снимки категорически не понравились. Тень от носа он, может, еще бы выдержал, но вместе с тенями от ушей на портрете стал выглядеть чуть-чуть похожим на слоника. Тогда фотограф поняла, что лампа-вспышка удобна, однако не всегда пригодна для портретной съемки.