Третьи сутки на корабле. Ночное дежурство. Душ.

Полчаса. Сорок минут. Час…

Если из экипажа или пассажиров кто-то проснется с намерением посетить санузел (а зачем еще человек может проснуться среди ночи?) — Маша обещала предупредить. Дэну хватит сорока секунд на то, чтобы убрать все следы своего здесь присутствия и исчезнуть. Человек ничего не заметит. Ну разве что повышенную температуру и влажность в пределах этого отсека, но люди редко обращают внимание на подобные мелочи. Зато люди часто бывают беспечны.

А эти — особенно.

Они почти ничего не считали. Не только ложки сахара и стандартные пайки, которыми у них оказались забиты два стеллажа, что было бы еще понятно. Собственно, расчет Дэна на их невнимательность в отношении имеющегося в наличии количества стандартных пайков был вполне обоснован и полностью себя оправдал — пайков действительно было очень много. Для человека сложно точно определить порядковое значение того, чего много настолько.

Когда Дэн это понял (чуть более двух лет назад) — жить сразу стало легче. Со временем он стал прописывать это знание не только в органической памяти, но и в процессорной — так многое упрощалось, не приходилось каждый раз доказывать системе неподпадание под невысказанный запрет того или иного собственного действия по уменьшению количества чего-то, не помеченного статусом как доступное киборгу. Главное — успеть стереть из памяти все лишнее перед плановой проверкой. А потом прописать заново. Поэтому риск с пайками даже программой просчитывался как минимальный и вполне допустимый, как можно быстрее восстановить ресурс было намного актуальней.

Три стандартных пайка — больше не влезло. Странное ощущение, когда есть еда — а ее нельзя съесть. Не потому, что не дают, не потому, что отбирают или запрещено, — просто не получается. Последний из трех пайков пришлось поглощать в два этапа. Дэн доел его уже здесь, грея руки под горячей водой. Три пайка. Целых три. Система не возражала против такого превышения стандартной нормы, доктор отдал хороший приказ, главное — правильно его интерпретировать.

То, что все три пайка были разными, система сочла допустимым вероятным результатом рандомного выбора, и только Дэн знал, что выбор был отнюдь не случаен. Ему просто хотелось попробовать. Только вот запомнить вкус так и не получилось. Во всяком случае — тогда.

Воду они тоже не считали. Он убедился в этом сразу после первой ночи на борту, когда был готов выдержать серьезный разнос и даже наказание за перерасход. Он собирался прикрыться прямым повелением доктора. Хотя и все равно полагал, что это не позволит избежать наказания целиком, разве что слегка смягчить. Но согреться иначе никак не получалось. А согреться было нужно. И хотелось. Очень. И Дэн решился, сочтя вероятное (с точностью 93,5%) грядущее наказание меньшим злом — вряд ли капитан, не ударивший даже доктора, будет так уж сильно калечить куда более ценного навигатора.

Он прокрался сюда сразу после набега на кладовую и долго держал руки под горячей водой над раковиной, прежде чем решился раздеться. Здесь не было холодно, стандартные двадцать четыре градуса, но его продолжало колотить, словно в том рефрижераторе, в который его загнал капитан «Черной звезды». В вечер перед аварией. В рефрижераторе было почти не больно. И даже холодно через какое-то время стало не так чтобы очень. Просто хотелось спать. Спать — это хорошо и совсем не больно. И Дэн знал, что если лечь и заснуть на покрытом изморозью металлическом полу — больно тоже не будет. Уже никогда больше не будет больно.

Дэн не стал ложиться. Бегал. Прыгал. Выполнял согревающие упражнения. Хотя как раз двигаться было больно, да и спать с каждым часом хотелось все сильнее. Но Дэн все равно не ложился. Даже под утро, когда ему начало казаться, что он дышит жидким азотом и что шевелиться теперь не просто больно, но и смертельно опасно. Он всю ночь дышал жидким азотом и проморожен насквозь, его кости заполнены кислородным снегом, сухим и скрипучим, они сделались очень хрупкими, вот-вот сломаются и искромсают его всего изнутри…

Все равно. Выполнял согревающие упражнения. Бегал. Прыгал.

Иногда боль — это не так уж и плохо. Иногда боль — единственное подтверждение того, что ты еще жив…

Горячая вода успокаивала. В ту самую первую ночь на корабле Дэн закатал рукава до плеч, придерживая их подбородком, и долго-долго отогревал руки — до локтей, больше всунуть в раковину не получалось. Потом доел паек. И наконец решился.

Стоило раздеться, и его снова сразу же начало трясти. Он тогда выкрутил терморегулятор до максимума, но бьющие из распылителя струйки поначалу все равно казались совсем не горячими, так, чуть тепленькими, от них его только еще больше колотило. Дэн знал, что это нормально. Это просто один из этапов отогревания, он замерз куда сильнее, чем ему казалось, после ночи в рефрижераторе согреться так ни разу и не удалось. Три недели на свалке в любое другое время показались бы ему почти курортом. Но не тогда, когда энергоресурс близок к критической границе, после которой гибернация станет принудительной, а из источников питательных веществ — только крысы.

Температура на свалке была хоть и выше нуля, но не намного, плюс влажность и ветер. Вернее, не плюс, конечно. Минус. Остановить воспалительный процесс сначала в бронхах, а потом и в правом легком не удалось. Несколько дней назад он перестал дрожать, и это было совсем паршиво. А теперь организм начинает активно сопротивляться, дрожь — хороший признак. Только очень уж неприятный. Доктор сказал бы — больно. Доктор не знает, что такое на самом деле больно и как оно выглядит. Доктор странный. Пусть ему и дальше так везет, чтобы никогда не узнал.

Дэн обхватил себя руками за плечи — руки были горячими, и, казалось, грели они куда сильнее струй, бегущих по телу. Это, конечно же, было самообманом, руки никак не могли быть горячее воды, которая их нагрела, но почему-то этот обман сработал, дрожь потихоньку стала стихать. А потом перестали поступать и сигналы о негативных раздражителях от внешних и внутренних рецепторов. Не сразу. Постепенно слабели. Становились реже и менее выраженными. Потом — перестали совсем. И стало как-то… непривычно.

Засыпал той ночью Дэн почти счастливым. Последней осознанной мыслью было, что какое бы завтра наказание ему капитан ни определил, оно все равно того стоило. Более того, Дэн был почти уверен (процентов на восемьдесят пять), что следующей ночью обязательно это нарушение повторит. Ну если, конечно, капитан в качестве наказания не запрет его в одной из пустых кают, определив ее под гауптвахту.

Но никакого наказания не случилось. Совсем.

Капитан попросту не заметил.

Это было странно. Но это была полезная странность. Раз капитан сразу не обнаружил перерасход воды, энергии, жидкого мыла или стирального порошка (одежду выстирать было необходимо, и не только потому, что чистая лучше выполняет согревательные функции, просто чтобы устранить большую часть негативной реакции окружающих) — то потом вряд ли сумеет точно определить виновника. Может быть, даже и не заподозрит. Удачно вышло.

Того, что капитан может продолжать ничего не замечать до конца полета, Дэн даже предположить не мог.

Капитан «Черной звезды» считал все. И всегда. Путал, конечно. Сбивался (порой не без помощи Дэна, тогда еще не Дэна, а просто рыжего и очень тупого DEX’а). И страшно злился, когда не сходилось (а не сходилось почти всегда, тогда еще не-Дэн очень старался). Но все равно считал. Снова и снова. И Дэн полагал, что именно так ведут себя все капитаны, что иначе и быть не может.

В ту самую первую ночь на корабле он еще не знал, что эти странные люди вообще ничего не считают.

«Пупсик, у тебя полторы минуты!»

«Принято. Кто?»

«Пилот, он ворочается уже четыре с половиной минуты и вот-вот проснется. И, если судить по количеству выпитого им перед сном пива, его первым желанием будет вовсе не чашечка кофе!»

«Принято».

«Я могла бы, конечно, на минутку-другую заблокировать дверь его каюты, но это было бы жестоко. Ему очень надо. Поторопись, лапуля».