Откуда же взялась такая силища зерна? Здесь, в лесостепной зоне, помимо лесов было достаточно места и для огромных полей. Распаханный два года назад чернозём ещё не успел истощиться, и третий целинный урожай выдался на редкость обильным.
Неоглядная степь начиналась сразу за током, в южном направлении. А с севера ток был прикрыт от холодных ветров берёзовым лесом.
Было на току несколько временных служебных построек, какие-то вагончики. А вплотную к буртам шумели моторами зернопогрузчики и зернопульты, отгружавшие подсушенное и провеянное зерно на элеватор и на станцию.
Солдатам поручили окучивать расползающееся зерно. Встав цепочкой вдоль бурта, они деревянными лопатами брали пшеницу из-под ног и забрасывали наверх. Откосы бурта приобретали крутизну. Это делалось на случай дождя, чтобы вода по возможности не проникала в глубины бурта, а скатывалась с него.
Время шло, и всё явственнее проступали приметы осени. Ночи стали холодными, и по утрам на траве блестел иней. Солдатам было зябко вылезать из нагретых постелей и бежать на зарядку, а потом умываться в запрудке, устроенной ниже по ручью.
Солдаты в последний раз позавтракали в своём живописном лесном уголке. Этот завтрак запомнился им надолго.
Должно быть, подошла к концу в запасах у Смолякова каспийская килька и свиная тушёнка. Колонна стала получать по разнарядке мясо из окрестных хозяйств. На рассвете, ещё впотьмах, кухонный наряд разрубал эту говядину на сосновой плашке. За завтраком солдаты обнаружили в каше древесную крошку, а сама каша сильно пахла хвойной смолой. Ну ничего, поворчали и съели. Ничего худого ни с кем не случилось.
Дирекция совхоза переселила колонну в более надёжное жильё.
На границе леса и поля, у просёлочной дороги, одиноко стоял одноэтажный кирпичный дом, неизвестно кем и когда построенный. Был он вытянут в длину, разгорожен внутри и имел несколько входных дверей. В правом крыле жили немцы из Поволжья, люди семейные и пожилые. В левом квартировали командированные откуда-то механизаторы. В срединную часть поселили солдат.
В просторном этом помещении по обе стороны вдоль стен были устроены деревянные нары. Солдаты застелили их своими матрацами и одеялами. Это было надёжнее, чем на голой земле в палатках. Места для ста человек было достаточно. Несмотря на отсутствие отопления, в доме было тепло.
Окна фасада смотрели на молодой сосновый бор. Задняя стена выходила на дорогу и поле. Там, за полем, в одном километре, темнели леса. Среди лесов возвышались сопки из оскольчатого гранита. В сопках ещё сохранились одиночные трёхсотлетние сосны. Их высоко вознесённые вершины цеплялись за низко летящие белёсые облака.
Напряжение уборочных работ возрастало. Сколько ни увозили с тока зерна, его завалы не убывали, а возмещались подъезжающими из степи машинами. Солдаты надвигали пшеницу под лопасти зернопогрузчиков – эти не знающие усталость механические загребущие руки. Толстая струя зерна заливалась в кузов, и машина оседала на рессорах. За нагруженной подъезжала следующая. Работать в бушлате становилось жарко, и отдыхать было некогда.
Кроме рабочих совхоза и солдат на току трудился отряд студентов.
По утрам бывали лёгкие заморозки. Дороги были сухи и накатаны до блеска. Шофёры, опьянённые простором, гоняли на бешеных скоростях. Зерно из кузовов выдувало ветром, и оно дождём сыпалось на дорогу. Дороги были покрыты слоем пшеницы толщиной в два пальца. И так на десятки и на сотни километров.
В помощь совхозу прибыли моряки Северного флота. Они приехали на студебекерах, полученных ещё в войну от союзников. Целая колонна отличных мощных вездеходов! Но все послевоенные годы эта техника не использовалась, а хранилась на консервации. И вот теперь, во имя спасения огромного урожая, эти машины сняли с консервации и пригнали на целину.
Морякам поручили отвозить зерно на элеватор.
Дни заметно убавились, и солдатам для экономии времени стали привозить обед прямо на ток. Одна из студенток не постеснялась подойти и заглянуть в солдатский термос. Она увидела там слежавшуюся пластом и посиневшую гречневую кашу.
– Да, – сказала эта любознательная девушка, – неважная у вас кормёжка. У нас, студентов, она всё же получше.
С некоторых пор моряки стали возвращаться из рейсов с побитыми лицами. Один из них, с синяком под глазом и с разбитой губой, рассказывал:
– Проезжал я через селение, в котором живут чеченцы. Там меня остановили какие-то люди и потребовали, чтобы я осыпал у них зерно. Я, конечно, послал их куда подальше. Они попытались силой вытолкнуть меня из кабины и завладеть рулём. Пришлось с ними подраться. А всё же я не отдал им груз, доставил его по назначению.
Услышанное возмутило солдат. Казюков бросил клич:
– Мы сейчас же поедем и проучим этих безобразников. Я беру с собой добровольцев. Кто пойдёт со мной? Раз и навсегда отобьём у чеченцев охоту грабить проезжающие машины. Поддержим североморцев!
– Отставить! – строго сказал капитан. – Не наше это дело. Там без нас уже навели порядок. Зачинщиков безобразий забрали и увезли. – Кстати, – добавил он, – у чеченцев сегодня великая радость. Вышло постановление, разрешающее им и их соседям ингушам после двенадцати лет ссылки вернуться в родные места, на Кавказ. На радостях они не станут больше безобразничать. И запасаться зерном им теперь ни к чему. Зимовать в Казахстане они не останутся.
В жизни капитана Гришаева в эти дни произошло значительное событие. Ему присвоили звание майора. Он знал об этом заранее и только ждал приказа. И вот приказ пришёл. Капитан сразу надел майорские погоны, которые были давно припасены в его личных вещах.
В эти дни разнесся слух о тревожных и драматических событиях, произошедших в Венгрии. Там недобитые фашисты организовали вооруженный мятеж, чтобы свергнуть существующий государственный строй.
Эти новости озабоченно обсуждали рабочие совхозы, которые имели возможность дома слушать радио. От них обо всём узнавали и солдаты. Они рассуждали:
– Не зашевелились ли там какие-то недобитки? Не пошлют ли нас туда?
– Не пошлют, – успокоил Гришаев, теперь уже майор. – Отсюда вы поедете в Ленкорань.
Наконец-то начальник колонны открыл солдатам страшную военную тайну! Он-то знал всё с самого начала. Все документы хранились у него в чемодане.
У кого-то нашлась карта. Стали искать – где она находится, эта самая Ленкорань? Вот она где: далеко в Закавказье, за Каспийским морем, у самой иранской границы.
Чтобы не простаивали трактора и комбайны, начальство распорядилось вести работы в три смены, круглосуточно. Потребовались дополнительные рабочие руки, специалисты, знакомые с этой техникой. Таких в колонне нашлось человек пять или шесть. Те, у кого были шофёрские права, уже работали водителями.
Казюков вызвался работать на комбайне, утверждая, что знает эту технику.
Я спросил:
– Фёдор, где же это ты, городской человек, успел изучить зерноуборочный комбайн?
Он ответил:
– Я тебе как-то рассказывал, что я работал помощником машиниста мотовоза на шлаковом карьере. Я там специальные курсы прошёл. Так что в дизельных моторах разбираюсь. И с комбайном управлюсь.
– Ну, в час добрый! – напутствовал я его. – Смелость, как говорится, города берёт!
Наши комбайнёры и помощники комбайнёров работали ночами, возвращались под утро и ложились спать. Едва позавтракав, они опять уезжали в поле. Тут и поговорить было некогда, а не то что петь песни. Нам, большинству «безлошадных», было полегче. Днём мы работали, а ночью спокойно спали.
А механизаторы, наши соседи, жили напряжённой трудовой жизнью. Они работали день и ночь и отсыпались в своём помещении, даже не снимая комбинезонов.
Долгим трудом и терпением люди наконец-то победили сказочного богатыря, имя которому – Урожай.
Постепенно исчезли, истаяли горы зерна на обширной площади тока. Смолк гул моторов, и уже не звучали голоса работниц, говорящих почему-то по-украински. Только солдаты по привычке ещё приходили на ток, хотя работы уже не было. Они сидели в вагончике и от скуки жарили пшеницу на горячей железной печке. Зерна вздувались от жара и приобретали коричневый цвет. Крепкими молодыми зубами солдаты перемалывали эти зёрна, которые напоминали вкус печёного хлеба.
