И все дружно проголосовали за Казюкова. Так он стал комсоргом во взводе. Бежан полушутливо сказал ему:

– Ты теперь комсомольский вожак и мой личный секретарь! А Фёдор наедине со мной подосадовал:

– Бисов сын этот Небожак! Выскочил впереди всех, перебежал дорогу. Боялся, что этот хомут наденут на него. И все земляки его поддержали. Что поделаешь, у нас тут половина взвода – украинцы. А мы оказались в меньшинстве.

Хомут, доставшийся Казюкову, был не так уж и тяжёл. Нужно было раз в месяц собрать членские взносы. Он и собирал их по списку, по десять копеек с каждого комсомольца, а собранную сумму передавал комсоргу полка.

После умывания и заправки коек оставалось свободных полчаса до завтрака. В широком проёме казармы рота выстроилась на утренний осмотр.

Бежан медленно шёл между двумя шеренгами своего взвода, придирчиво осматривая каждого солдата. Сразу выявлялись мелкие недостатки: кто-то с вечера не побрился, кто-то поленился начистить сапоги или подшить свежий подворотничок. Бежан записывал фамилии нерадивцев в записную книжку и грозил нарядом вне очереди. И тут же заставлял исправить недостатки.

Окончив осмотр, Бежан становился во главе взвода и командовал:

– Рядовой Вулик, ко мне!

Именно так старший сержант произносил фамилию одного из молодых солдат – рядового Иосифа Вулиха.

От левого фланга отделяется аккуратный солдатик, черноглазый, с тёмным ежиком волос на остриженной голове. Чётким шагом он подходит к командиру, прикладывает руку к шапке и звонким голосом докладывает.

– Рядовой Вулих по вашему приказанию прибыл!

Бежан придирчиво оглядывает солдата. Всё у него в порядке, он чисто выбрит и начищен. Командир начинает неслужебный разговор:

– Как вам сегодня спалось, товарищ Вулик? Тот вежливо отвечает:

– Спасибо, хорошо, товарищ старший сержант!

– Так, так, – произносит Бежан. – А как сегодня ваше самочувствие?

Вулик рапортует без запинки:

– Спасибо. Всё отлично, товарищ старший сержант! Наливаясь беспричинной злобой, Бежан командует:

– Рядовой Вулик! Как вы стоите? Смирно! А тот и так стоит смирно. Куда уж смирнее! Бежан приказывает:

– Кругом! Пройдите мимо вон того столба десять раз и каждый раз отдавайте ему честь!

Чётким строевым шагом Вулик марширует мимо одной из колонн, подпирающих потолок, и старательно козыряет ей. Взвод, да и вся рота, молча, наблюдает за происходящим.

Поначалу это развлекало и забавляло. Но когда этот аттракцион стал повторяться каждое утро, солдаты стали тихо роптать между собой:

– И чего он привязался к этому малому? За что его шпыняет? Только за то, что он еврей? А сам-то… Как уставит свои румынские очи, и прижигает ими человека, и давит, как будто хочет придавить к земле. Бонапартишка несчастный!

Солдаты третьего года службы, сослуживцы Бежана, проходя мимо, говорили:

– Ну и Бéжин! Ай да Бéжин! Бывало, в батальоне его и слышно не было. А тут заматерел, вошёл во вкус, даже голос потерял от крика!

Никто из молодых солдат не жаловался на самодурство Бежана. По уставу каждый при необходимости мог пожаловаться за себя лично. Коллективные жалобы не допускались. Да и сами молодые были зациклены на обязательности приказов и устава, в котором сказано: «Солдат обязан стойко переносить все тяготы военной службы».

И Вулик никуда не шёл жаловаться, видимо, решив молча сносить дурацкие выходки Бежана.

Да и к кому было идти? К замполиту полка? Это был толстый седеющий подполковник из местных жителей, плохо говорящий по-русски. Пожалуй, и не поймёт, не вникнет в деликатность возникшего конфликта, не заступится за несправедливо притесняемого солдата.

Только всего и радости в жизни у солдата – это получить письмецо из дома. Да ещё, милое дело, посмотреть воскресным вечером кино в полковом клубе.

Кто-нибудь скажет: значит, по выходным. Но у солдата срочной службы выходных не бывает.

Итак, вечером в конце недели, после занятий и работ, подразделения полка после ужина организованно направлялись в клуб. Но такая удача выпадала не всем. Часть личного состава несла службу в обязательных нарядах, нарушители порядка сидели на гарнизонной гауптвахте, а заболевшие содержались в полковой больничке. Эти оставались без кино.

Нелишним будет описать, как выглядел полковой клуб. Это был длинный навес, состоящий из шиферной крыши, покоящейся на сварном металлическом каркасе. Опорой этой конструкции служили стальные трубы двухсотмиллиметрового диаметра.

Стен у этого помещения, если его можно так назвать, как таковых не было. Замыкала это пространство кинобудка, или кинорубка, как её называли здесь. Она служила некоторой защитой от северного ветра. А впереди был натянут на раму экран. Внутри зрительного зала стояли два ряда деревянных скамеек на столбиках из обрезков труб. Полом служил толстый слой серого морского песка.

Роты и взводы входили в клуб и рассаживались на скамьях. В предвкушении удовольствия зрители расслаблялись и настраивались на лирический лад. Дневные хлопоты и волнения остались позади, и постоянное напряжение мускулов отступало. Усталость из солдатских тел уходила в песок под ногами, истолчённый в пыль множеством сапог.

Роту карантина тоже привели на просмотр киносеанса. До начала фильма оставались считаные минуты. Дежурный по полку с помощниками ещё вылавливал и выпроваживал городских мальчишек, без труда проникавших на территорию полка через хлипкую колючую проволоку, отделявшую клуб от соседнего пустыря. Но это неугомонное племя тут же лезло обратно.

Свет погас, и на экране замелькали первые кадры чёрно-белого фильма. И в этот момент со стороны раздался зычный голос Бежана:

– Первое отделение первого взвода карантина, выходи строиться!

Первое отделение первого взвода было составлено из самых высокорослых. Остальные шли по убывающей по ранжиру.

Вставать и куда-то идти никому не хотелось. Такая досада! Но делать нечего. Притвориться глухим и отсидеться было никак нельзя.

Казюков шепнул мне:

– Вызвали самых длинных. Предстоит какое-то грандиозное дело.

Отделение вышло на площадку и построилось. Бежан проверил явку по списку. Все были налицо. Ничего не объясняя, солдатам приказали грузиться в кузов грузовика.

Никаких скамеек в кузове не было. Те, кто стояли впереди, держались за обрешетку у кабины. Задние держались за передних. Все были здесь: Небожак и Долгополый, Дорошенко и Гетманенко. А ещё Довбня, Шквыря, Китайгора и Гладиголова. Диковинные были фамилии у этих хлопцев!

Погода стояла тёплая и пасмурная, непривычная для начала декабря. Вокруг было черно, дул влажный ветер. Хорошо ещё, что дождя не было.

Грузовик понёсся к северу от города. Примерно через полчаса он свернул с твёрдой дороги влево и остановился на ровном сыром лугу.

Там солдаты увидели военный газик с брезентовым верхом, возле которого стояли офицер в плаще и солдат, водитель этой машины. Лица офицера солдаты разглядеть не могли, тем более что они ещё мало кого знали в полку. Они и друг с другом-то только недавно пообвыклись.

Оказалось, что этот чин, погоны которого были не видны под плащом, приехал сюда поохотиться и застрял на болотистой равнине. Вот и вызвал себе подмогу.

– А ну, солдаты, давай, навались! – скомандовал горе-охотник, включив первую передачу и сильно нажимая на газ. Десять молодых здоровых парней дружно налегли сзади и с боков на корпус машины. Охотник отчаянно газовал, едкий бензиновый чад точил глаза и забивал дыхание. Колёса бешено крутились, обдавая грязью ещё не обношенные шинели солдат. Но машина не сдвинулась вперёд ни на один миллиметр.

Тогда охотник решил вытащить свой газик тросом с помощью прибывшего грузовика. Трос прицепили и потянули, но тяжёлый «ЗИС» тоже застрял в болотистой почве.

После долгих бесполезных попыток моторы заглушили, и охотник разрешил солдатам отдохнуть. Своего шофёра он снова послал в полк за танковым тягачом. А сам засел в газике, где на заднем сиденье лежал его охотничий трофей – пара каких-то задрипанных пичуг.