© Eugene O’Kelly, 2006.

© ООО «Издательство «Добрая книга», 2007–2018 – перевод на русский язык, оформление.

Через окно гостиной мы смотрели, как с баржи Macy’s запускают фейерверки над Ист-Ривер. Ровно год назад, в 2004-м, я видел их вблизи – меня пригласили на борт Highlander, яхты Форбсов. В то время, впрочем, как и прежде, я понятия не имел, что принесет следующий год.

Но я неточно выразился: фейерверки я не «смотрел». Вечер 4 июля 2005 года оставил отнюдь не зрительные впечатления – по крайней мере, у меня. Да, у меня ухудшилось зрение, пропала резкость, перед глазами появились пятна, что, естественно, подпортило великолепие зрелища – взмывающих огненных шаров, которые рассыпались снопами искр в небе за окном нашей квартиры. Но даже будь эта картина отчетливой, в первую очередь меня потряс бы звук. Эхо залпов металось среди небоскребов, грохотало в каньонах манхэттенских авеню, громоподобный рокот пронизывал мое тело и мой город. Этот звук был прекрасен, он дарил зрение. Ни за что бы не подумал, что самое лучшее в фейерверках вовсе не буйство красок.

Жизнь полна сюрпризов.

Мне повезло. Я узнал, что мне осталось жить три месяца. Увидев рядом эти две фразы, можно подумать, что я шучу. Или спятил. Или моя жизнь настолько никчемна и безрадостна, что чем скорее она кончится, тем лучше.

А вот и нет. Мне нравилось, как я живу. Я обожал свою семью. С удовольствием общался с друзьями, делал карьеру, участвовал в работе благотворительных организаций, играл в гольф. Я в своем уме и совершенно серьезно заявляю: приговор, вынесенный в последнюю неделю мая 2005 года и означавший, что до первой недели сентября, когда моя дочь Джина пойдет в восьмой класс, я вряд ли доживу, оказался подарком судьбы. Честное слово.

Ведь именно он заставил меня всерьез задуматься о собственной смерти, а значит, и о жизни – глубже, чем когда-либо прежде. Как ни досадно было, пришлось признать, что я вступил в завершающий этап жизни, решать, как провести последние сто дней плюс – минус несколько недель, и впредь придерживаться принятых решений.

Короче говоря, я задал себе два вопроса: должно ли завершение жизни быть худшим из ее этапов? Можно ли сделать этот процесс конструктивным и даже лучшим во всей жизни?

«Нет» и «да» – вот как я ответил на них. Это в моих силах – приблизиться к концу, оставаясь в здравом уме (в основном), сохраняя физическую форму (насколько это возможно), в кругу близких людей.

Я же сказал: мне повезло.

Как правило, мысли о своей смерти мы гоним прочь. И я старался не думать о ней, пока в этом не было нужды. Мысли о смерти внушают нам смутную и глубокую тревогу, но раскладывать по полочкам предстоящие дела, дабы извлечь всю пользу из оставшихся дней, а затем строго придерживаться планов ради собственного блага и блага близких, несвойственно даже умирающим, а тем более крепким и здоровым людям. Некоторые не успевают подумать о кончине потому, что умирают преждевременно и скоропостижно. Из тех немногих, кого постигает такая участь – например, в автоаварии, – далеко не все даже осознают, что они смертны. Моя же смерть, хоть и преждевременная, так как диагноз я узнал в 53 года, не внезапна (по крайней мере, нельзя назвать ее внезапной через две недели после того, как до меня дошел смысл этих слов): мне без обиняков сообщили, что свой последний день на земле я проживу в 2005 году.

Кое-кто не думает о том, как извлечь максимум пользы из завершающего этапа жизни, еще по одной причине: к тому моменту, как впереди отчетливо покажется финишная черта, эти люди физически и психически уже не в состоянии прожить последние дни так, как могли бы. В первую очередь их заботит избавление от боли.

В отличие от меня. Таких мучений на мою долю не выпало. За несколько недель до диагноза, еще не заметив, что со мной творится нечто непривычное, я совсем не испытывал боли, ровным счетом никакой. Позднее мне объяснили, что и кончится все безболезненно. На мой разум лягут тени, потом удлинятся, как на поле для гольфа ближе к вечеру – таинственное, мое самое излюбленное время для игры. Угаснет свет. Высмотреть лунку, предмет моего пристального внимания, будет все труднее. В конце концов забудется даже ее название. Померкнет сознание, на смену ему явится кома. Наступит ночь. И я умру.

Поскольку мое умирание отличали такие обстоятельства, как относительная молодость, возможность до конца оставаться в здравом уме и в целом сохранить физическую форму, отсутствие ежедневных приступов боли, общество близких людей в расцвете сил, я решил прожить последние сто дней, не упуская ни единой минуты, глядя на мир широко раскрытыми глазами. Несмотря на ухудшающееся зрение.

Ах, да: был еще один фактор, вероятно, в первую очередь обусловивший мой подход к кончине, – мое мышление. То, как я думал. Поначалу в роли аудитора, потом – инициативного бизнесмена и, наконец, – главы крупной американской компании. К работе, обязанностям и достижениям я привык относиться серьезно, последовательно и ответственно, и все это настолько помогло мне в жизни, что я просто не мог не применить все эти качества, выполняя свою последнюю задачу. Преуспевающий руководитель в любых обстоятельствах мыслит стратегически и всегда нацелен на победу – так и меня привычки побуждали в последние сто дней жизни действовать с максимальной методичностью. Набор навыков, свойственных управленцам (умение видеть не только детали, но и целое, справляться с разнообразными задачами, строить планы на случай непредвиденных обстоятельств и т. д.), пригодился мне и при подготовке к смерти. (Да, и еще одно: события заключительных дней жизни преподали мне уроки, которые помогли бы мне как руководителю и как человеку, узнай я их раньше.) Применяя систематический подход к своему последнему проекту, я надеялся, что он не оставит тягостных воспоминаний у тех, кто окружает меня, а сам я проживу три лучших месяца в жизни.

А если бы мне не сказали про последние сто дней? Чем бы я тогда занялся?

Мне удивительно повезло.

Обдумывал очередную деловую поездку, скорее всего в Азию. Искал способы привлечения новых клиентов и одновременно планировал оказание услуг уже имеющимся. Формулировал инициативы на ближайшие полгода, год, пять лет. Список дел у меня всегда был составлен на 12–18 месяцев – к этому призывала работа. По должности мне было положено непрестанно думать о будущем. О том, как воспользоваться успехами фирмы. Как поддерживать на должном уровне качество предоставляемых услуг. Да, формально я существовал в настоящем, но мой взгляд был прикован к ускользающей точке будущего, которая представлялась мне более важной. (Прежде чем я узнал диагноз, перед сном я думал обычно о событиях, которых оставалось ждать от одного до шести месяцев. Когда же диагноз был поставлен, стал думать… о завтрашнем дне.) В 2002 году меня избрали председателем совета директоров и руководителем американского отделения KPMG сроком на шесть лет. Но если бы все прошло по плану, в 2006 году я мог бы возглавить организацию в целом и занимать этот пост четыре года. А в 2010 году? Наверное, ушел бы на пенсию.

Я не из тех, кто строит догадки, – для этого у меня слишком прямолинейное мышление, – но представим на минуту, что никакого смертного приговора нет. Разве плохо было бы и впредь планировать, наращивать, руководить, поднимать пыль? И да, и нет. «Да» – потому что я не прочь своими глазами увидеть, как моя дочь Джина кончит школу и колледж, выйдет замуж, обзаведется детьми, скорректирует планы на будущее, в каком бы порядке это ни произошло. Провести следующий сочельник, канун дня рождения моей старшей дочери Марианны, в поисках еще не купленных подарков, подкрепляться на бегу, болтать и смеяться, как бывало каждый год в этот день. Путешествовать и играть в гольф с моей женой Коринной, «девушкой моей мечты», с которой я прожил 27 лет, а после выхода на пенсию поселиться вместе с ней в Аризоне, о чем мы давно мечтали и заранее все продумали. Увидеть, как моя компания, в которой я проработал больше тридцати лет, с тех пор как окончил школу бизнеса, становится новым образцом качества и успеха. Стать очевидцем одной или даже трех побед нью-йоркской команды «Янки» на чемпионате по бейсболу. Побывать на Олимпиаде 2008 года в Пекине. Видеть, как растут мои внуки.