Лена ушла, а я остался. Настя домой, очевидно, не спешила. Как абориген и патриот изведанных глубин, я поведал Насте о потливости собственных подмышек и признался в холоде пяток. Грешен, потливость списал на «внутреннее пламя», охватывающее меня в моменты сотворения текстов – снаружи меня может быть хоть минус сорок, но творчество жжет и печет. Настя усердно внимала, кривясь в нужных местах и булькая чаем, заботливо заваренным мною. К слову, Настя, обладающая подкупающей миниатюрностью и изяществом фигуры, прихлебывающая чай с блюдечка, будто котенок, способствовала моей потливости не хуже хэндмейд рассказов – подмышки взмокли, будто тая в себе по сочной вагине.
Я с трудом могу определить точность момента, когда моя рука оказалась сперва по локоть (ну не фокусник ли я?) в Настиных трусиках (про ее джинсы вообще не припоминается), а потом и в самой Насте. Дальше уже были мы, друг в друге по самые фланцы и зарубки.
«Вот видишь!» – именно с таким торжествующим воплем на пороге возникла моя жена, прижимая к груди пакет сена, две коробки сухого корма и еще какие-то кроличьи вкусняшки. – «Теперь понимаешь, что к чему?».
«Извините», – сконфузилась Настя, вынимая меня из себя, себя из меня и вставляя себя в белье и прочие поверхности. Уходя, она удостоила меня пощечиной, а жену сестринским поцелуем.
«Молодец», – сказала Леночка, когда крошечная фигурка Насти наконец растворилась в бушующей за окном весенней метели, и когда я решительно не знал, что говорить и стоит ли говорить то, чего толком не знаешь. – «Все правильно сделал. Пусть знает».
Комментарий №4
Заслуженный мастер готического ужаса Абрахам Стокер, из книги «Дракула: мертвый и возбужденный»:
«Бытует распространенное заблуждение, будто бы с наступлением пожилого возраста человек утрачивает способность получать удовлетворение от любовных забав. Смею уверить вас, прелестное дитя, что это отнюдь не так и предельно далеко от истины. Я был великолепным любовником уже в четырнадцать лет, и с каждым годом мое мастерство в деле сладострастия лишь улучшалось, оттачивалось и становилось все более изысканным. Моя страсть к альковным утехам не померкла ни в шестьдесят, ни в восемьдесят, ни в сто лет. Не потерял я своего пикантного интереса и в пору двухсот-, трехсот– и четырехсотлетия, в чем готов убедить вас не словами, но делом, коль скоро вы согласитесь разделить со мной эту ночь и мое ложе».
Эпизод №4. Призрак
На острове Нижние Мневники, что недалеко от Крылатских холмов, есть деревня Терехово. Покосившиеся деревянные домики заколочены и обречены на снос, но есть сила, противостоящая высоте цен на московские земли, не дающая вырасти на месте деревни централизованным торговым дворцам, развлекательным паркам и элитным коттеджным поселениям. Эта могущественная сила заключена в сухонькой старушке Софье Моисеевне Ковальчук, более известной как мадам Изида Коваль. Мадам Изида год за годом оберегает брошенную деревушку от уничтожения, то объявляя ее истинной родиной Есенина, то архитектурным ансамблем позднего русского зодчества, защищаемым ЮНЕСКО, то попросту скупая чиновничьи души и мнения. Благополучие мадам Изиды, известнейшего московского медиума, спиритической бабки современности, напрямую зависит от целости мертвого Терехово. Точнее, не всей деревни, а одного домишки, неприметного в массе своих осиротелых соседей.
В этом домике жила Маргарита Павловна Курочкина, старшая подруга матери мадам Изиды. Случается, что людей забывают еще при их жизни. Такое же забвение постигло Маргариту Павловну. Одинокая дева слоновьей тучности, она безрадостно разменяла девятый десяток, после чего решила, что с нее хватит – пора и честь знать. Надела темно-синее бархатное платье, коралловые бусы и перстни с перламутром, подвела глаза, накрасила губы, легла на кровать и умерла. Смерть Маргариты Павловны оставалась незамеченной в течение долгих лет – так она и лежала на кровати, гигантским комом сахара растворяясь в затхлом воздухе своего дома, впитываясь в древесные волокна стен, пока однажды к ней не пожаловала Софья Моисеевна Ковальчук. Софья Моисеевна в ту пору еще не была ни медиумом, ни мадам Изидой, поэтому, ступив во мрак жилища подруги матери она не почувствовала ничего, кроме запаха пыли и тлена.
Надо сказать, Софья Моисеевна пришла сюда неспроста. В том году скончалась ее мать Елена Ковальчук, перед смертью завещав дочери единственную фамильную ценность – жемчужные серьги. Серьги Елена, всю жизнь кочевавшая с дочерью и пьющим (даром что Моисей Соломонович) мужем по съемным комнатам и чужим уголкам, оставила на хранение своей подруге Маргарите Павловне Курочкиной – подальше от воров, пьющего мужа и соблазнов продать в черный день.
Зовя Маргариту Павловну, Софья Моисеевна бродила по темноте захламленных комнат, понимая, что если и есть у нее здесь какой-нибудь шанс, то разве что провалиться сквозь прогнивший пол да шею себе свернуть, но никак не отыскать серьги. Горько и обидно стало Софье Моисеевне, присела она на краешек кровати, той самой, где останки Маргариты Павловны лежали, и заплакала навзрыд.
То, что произошло дальше, вряд ли имеет рациональное объяснение. Софья Моисеевна услышала голос ласковый, утешающий, почувствовала, как ладонь теплая ее по голове гладит, нежно слезы вытирает. Хотела Софья Моисеевна испугаться, да поняла тут, что свой собственный голос слышит, свою руку на лице чувствует, только не она говорит, не она рукой своей управляет. И испугаться никакой возможности нет, так внутри себя тепло, уютно и спокойно. Как будто кто-то большой и мудрый тебя к груди прижал и баюкает, защищает, все беды отгоняет. Встала Софья Моисеевна с кровати и пошла прямиком к комоду, что в углу комнаты стоял, – не ее, кого-то другого ее ноги слушаются, а легко-то как идется, уверенно, – открыла дверцу, тряпки какие-то, коробки на пол поскидывала, – так и летают пальцы, будто вальс знакомый на фортепьяно играют, – нащупали под крышкой комода коробочку, скотчем к стенке прилепленную. Открыла Софья Моисеевна коробочку, а там серьги жемчужные, что мать ей завещала, лежат.
С тех пор дела Софьи Моисеевны в гору пошли. Поняла она, какая тайна ей открылась, какое сокровище в руки попало. Проснулась в ней, забилась жилка, всю жизнь дремавшая. Стала Софья Моисеевна зваться мадам Изидой Коваль, помощь людям сулить, ни в одной просьбе не отказывала, стопроцентный успех гарантировала. Нужно ли кому-то милого приворожить, перед женой в измене покаяться, на конференции удачно выступить, экзамен сдать, совету акционеров мозги запудрить, шахматный турнир или велокросс выиграть – во всем поможет. Приведет мадам Изида клиента в домик ветхий, свечи зажжет, слова неясные скороговоркой пробормочет, перекрестится, а дальше уж Маргарита Павловна действует. Дух ее в тело нуждающегося проникнет, сознание клиента в животик спать уложит, а сам вперед – к активным действиям. Лучше всякого гипноза Маргарита Павловна навыками тела воспользуется, из памяти мозга все нужное выберет, страхи все с неловкостями выбросит.
Богатеет мадам Изида, радуются люди, удивляются, как они в ответственный момент и слово нужное подбирают, и движение правильное делают, будто ангел-хранитель их за руку ведет. Да и Маргарита Павловна свое получает, чего при жизни не имела. Как с задачей справится, все нужное для просителя сделает, так еще после на часок в теле его остается, усыпляя на этот час сознание хозяйское особенно крепко. Тут, случается, до курьезов доходит – девы после такого себя без девственности обнаруживают, у трезвенников с похмелья головы гудят, ломки непознанные проявляются, животы от переедания пухнут. Один политик так и вовсе приметил, что мошонка его до гематом смята, пенис распух, а анус кровоточит немилосердно. Мадам Изида от всех претензий отмахивается – дело сделано, а тонкие миры сердить не стоит, а то прорвутся. Тонкие миры – не анус, их не заштопаешь. А сама тихонько посмеивается, глядя, как Маргарита Павловна плату свою удовольствиями телесными берет. Мадам Изида уж давно приметила – как после ее бормотанья в домике при свечах клиент вдруг заулыбается, как рукой себе в промежность соскользнет, значит на месте Маргарита Павловна – и день будет, и пища.
