Появились исследования, посвященные украинской советской проблематике[12]. А. В. Марчуков в качестве проблемы исследования избрал украинское национальное движение в 1920-1930-е гг., он рассматривает его как историю «конструирования и строительства украинской национальной общности и „Украины“ как особого национально-политического организма, преобразования крестьянского, малорусского, русинского населения в „украинцев“, утверждения среди них украинского национального самосознания и украинской идентичности». Ученый отмечает, что в 1920-1930-е гг. движение «было неоднородно и объединяло представителей разных политических сил – от „петлюровцев“ до украинских национал-коммунистов»[13]. К. С. Дроздов в своей монографии «Политика украинизации в Центральном Черноземье, 1923–1933 гг.» проанализировал механизм регулирования русско-украинских национальных взаимоотношений на территории тех регионов РСФСР, где проживало украинское национальное меньшинство[14]. Идейные основы эволюции национальной политики СССР изучил А. И. Вдовин. В центре его внимания – русский народ «как системообразующее ядро новой исторической общности, формирующейся в СССР»[15].
Среди работ, посвященных национально-культурной политике большевиков, следует отметить труды Т. Ю. Красовицкой. Анализируя этносоциокультурную ситуацию в стране, Красовицкая показывает все сложности процесса советской модернизации в полиэтническом государстве, влияние политики большевиков на национальные культуры[16]. Особенности проведения советской национальной политики в БССР продемонстрированы в монографии Ю. А. Борисенка: он рассматривает вопросы развития белорусского общества и формирования белорусских государственных структур на фоне межгосударственного и геополитического противостояния между Польшей и Россией в первой половине ХХ в.[17]
Однако особый интерес представляют работы, посвященные Западной Украине. Проблемы польско-украинского пограничья рассмотрены В. Н. Савченко[18]. По его мнению, в начале XX в. у коренного восточнославянского населения Галиции имелись три пути дальнейшей национально-культурной эволюции: «1) традиционный, в качестве составной части малорусской ветви общерусской общности; 2) в направлении окатоличивания и полонизации; 3) в направлении украинизации и обособления». При этом последний путь хотя и «представлялся наименее вероятной перспективой», тем не менее именно он начал реализовываться. При этом «украинофильство окончательно восторжествовало» после «присоединения почти всей Восточной Галиции к УССР в 1939 г.», с началом советской украинизации края[19].
В 2016 г. вышла монография М. Э. Клоповой, посвященная истории национальных движений восточнославянского населения Галиции в XIX – начале XX века[20]. Основное внимание в исследовании уделено соперничеству украинского и русофильского направлений, влиянию на общественно-политическую жизнь Восточной Галиции позиции галицийской администрации и имперского правительства, польского национального движения, а также австро-российских отношений.
Российские слависты также уделяют внимание украинскому вопросу в политике Польши и Чехословакии в межвоенный период. Прежде всего, следует отметить труды известного российского полониста Г. Ф. Матвеева и, прежде всего, его биографию польского политического деятеля Ю. Пилсудского[21]. Для нашей проблемы заслуживают внимания исследованные Матвеевым сюжеты, связанные с формированием границ II Речи Посполитой и борьбой между поляками и украинцами за обладание Восточной Галицией, а также польско-советской войной. Немало внимания украинским сюжетам уделено и при рассмотрении российским историком внутренней политики Польши в 1920-1930-е гг., в том числе операции так называемого «умиротворения» в Восточной Галиции 1930 г. Стоит отметить также его исследование положения военнопленных красноармейцев в Польше[22], а также его многочисленные статьи и публикации.
С. В. Ольховский рассматривает «волынский эксперимент» как модель сосуществования польского и украинского общество во II Речи Посполитой: «В Галиции украинское самосознание сформировалось на платформе негативной оценки всего исторического опыта польско-украинских отношений и вооруженной борьбы за создание независимой Украины, при этом относительная непопулярность сепаратистских идей среди украинцев Волыни давала польской администрации шанс реализации иного сценария – формирования лояльного государству украинского движения»[23]. Как отмечает Е. В. Бондаренко, идейно-концептуальной основой «волынской программы» было то, что «она преследовала цель создать на территории воеводства своеобразный анклав польско-украинского общежития и согласия», для чего «предполагалось привлекать украинцев, и прежде всего деятелей бывшей УНР, к политической жизни страны путем расширения их участия в деятельности законодательных органов, органов местной администрации и самоуправления, кооперативных организаций»[24]. Большой интерес представляют работы Т. М. Симоновой, посвященные идеям польского прометеизма, предполагавшим руководящую роль польского государства в Восточной Европе и направленным главным образом против России[25].
К. К. Федевич доказывает, что польско-украинские отношения в межвоенном польском государстве не сводились к противостоянию, а в значительной мере представляли собой историю мирного сосуществования, взаимодействия и взаимной адаптации. При этом «наивысшего уровня процессы государственной интеграции галицких украинцев в Польше достигли в середине 1930-х гг., когда самые влиятельные политические силы Восточной Галичины Украинское национально-демократическое объединение и греко-католическая церковь присоединились к правящему лагерю Польши и помогали ему в борьбе с польской политической оппозицией в обмен на поддержку лояльных украинских политических, культурных и деловых структур»[26].
Среди работ, посвященных анализу положения восточнославянских земель в составе межвоенной Чехословацкой Республики, следует выделить труды К. В. Шевченко. Рассматривая проблему развития альтернативных этнических идентичностей у восточнославянских народов, исследователь подчеркивает, что «в межвоенный период Карпатская Русь оказалась единственным уцелевшим после Первой мировой войны и распада Российской империи островком, на котором продолжала существовать и развиваться идея общерусского этнокультурного и языкового единства. Если в СССР взгляд на восточных славян как на три отдельных народа – русских, украинцев и белорусов – был принят в качестве единственно правильного и навязывался всей мощью советской пропаганды и административной системы, то среди карпатских русинов, вошедших в межвоенный период в состав Чехословакии и Польши, сохранялась отвергнутая в СССР идея общерусского единства, а противоборство между различными национальными ориентациями протекало в более естественных условиях»[27].
Несомненный интерес представляет монография А. И. Пушкаша, в которой перипетии внутренней жизни карпатского региона рассмотрены на фоне сложной международной обстановки. Анализируя события 1938–1939 гг., автор приходит к выводу, что внешний фактор оказывал определяющее влияние на события в этом регионе. Так, «перемены в Карпатской Украине в первые месяцы 1939 года проходили под влиянием внешнего фактора – гитлеровской Германии»[28].
