-- Ванька! -- закричал Артём.
-- Ваня! Ваня! -- хором закричали Майя и Наташа.
Они стояли у "Гробницы Тутанхамона" и ели сладкую вату. Я пошёл, потом побежал к ним. Всё забылось -- и невменяемый Игнат, и даже Карапчевский.
-- Друг мой, брат мой! -- с чувством сказал Артём. -- Больше, чем брат!
Это была цитата из того же фильма.
Я хлопнул его по плечу. Майя и Наташа засмеялись, обняли меня с двух сторон и по очереди чмокнули в щёки липкими от ваты губами.
Приближался Денис со свежей порцией ваты. Я полез к нему обниматься. Он недовольно отстранился и выронил вату на бетонную дорожку.
-- Спасибо тебе, -- обиженно сказал он.
Я поднял палочку с запылённым комком и запихал её в ближайшую урну.
-- Дениска, я тебе сто таких куплю, -- сказал я. -- Тысячу, миллион!
-- Ладно тебе, -- сказала Майя и обняла Дениса за плечи.
-- Ребята, пойдёмте кататься! -- сказал я.
-- И жрать! -- сказал Артём.
Он откусил огромный кусок ваты. Большая часть ваты осталась у него на щеках и на носу.
-- И жрать! -- сказал я.
Продавщица, которая смотрела на нас через окошко билетной кассы, понимающе улыбалась. Я тоже ей улыбнулся. Я улыбнулся бы любому встречному.
Беззаботное ощущение летних каникул охватило меня. Аттракционы, игровые автоматы, тир, сладкая вата, мороженое, шарики, танцы под духовой оркестр. Завтра будет воскресенье, а впереди -- бесконечная жизнь, полная открытий и перемен.
И тут мне вспомнился мой сон.
Глава II. Апрель, понедельник
Предсказание невменяемого Игната сбылось. Стена возле бокового входа в префектуру была исписана ругательствами. "Поганки" -- это было самое пристойное.
На двери чернело горелое пятно. В окне -- это было окно первого от входа кабинета -- кривыми зубьями торчали осколки выбитого стекла.
Дверь в первый кабинет была закрыта, и в коридоре было ещё темнее. Во втором кабинете находились двое. Карапчевский со сложенными куполом пальцами вышагивал в узком пространстве между столами, а какой-то усатый толстяк в костюме и галстуке тихо сидел на месте Дианы и просматривал бумаги. Карапчевский метнулся ко мне и пожал руку.
-- Уже слышали, да? -- спросил он. -- Ну, какие же они подонки!
Углы его губ от волнения ещё больше загибались вниз.
-- Ничего не слышал, -- сказал я. -- Что произошло? Там такой разгром.
-- Вы не слышали новости?
-- Я же после учёбы, а потом сразу сюда.
-- Диана в госпитале, -- сказал Карапчевский и поморщился, как от боли. -- Сегодня утром пришла раньше всех. Вандалы писали свои гадости на стене и жгли дверь. Она их спугнула, потом зашла в ту комнату. Они бросили камень в окно.
-- Что с ней? Они в неё попали?
-- Она запнулась, упала и ударилась головой об угол тумбочки. Сотрясение мозга. Вызвала неотложку и потом отключилась. Вы подумайте, сама успела вызвать неотложку!.. Это я виноват. Ведь мог прийти пораньше.
-- Не говори ерунды, -- сказал толстяк. -- Ты ведь не развлекался. Скажи ещё, что я виноват. Мы все знаем, кто виноват.
Карапчевский представил меня толстяку, а толстяка -- мне.
-- Это Никита Максимович, мой брат, -- сказал он.
Никита Максимович привстал, чтобы пожать мне руку. Он был настоящий великан. Не только толстый, широкий, с шарообразным животом, с двойным подбородком, но ещё и высокий, широкоплечий, с могучей, выкаченной вперёд нижней челюстью. Тесный кабинетик, уставленный шкафами, был ему не по размеру.
Низкорослый, жилистый Карапчевский казался рядом с ним пигмеем. Как будто для того, чтобы объяснить эту разницу, Никита Максимович уточнил:
-- Двоюродный брат, двоюродный.
-- Один из основателей Инткома, -- сказал Карапчевский.
-- Ты преувеличиваешь мою роль, Саша, -- сказал Никита Максимович. -- У комитета только один основатель.
Его лицо показалось мне знакомым. Я ведь видел его субботу. В холле префектуры, среди других мужчин в пальто. Ведь он одновременно был чиновником префектуры. Он меня, что не удивительно, не узнал. Но почему я его не узнал?
Никита Карапчевский -- второй человек в Инткоме, правая рука своего знаменитого брата. Его называли "Бульдог интеграции". Непонятно было, чего больше в этом прозвище -- уважения или насмешки.
-- А почему общественный помощник? -- сказал он. -- Бескорыстие -- это хорошо, но надо и материально поддерживать своих соратников.
-- Никита, кому ты это говоришь? -- сказал Карапчевский. -- Ты же знаешь, как у нас с деньгами. Тем более Иван -- студент, ему не привыкать к спартанским условиям.
-- Да не надо, -- вставил я.
-- Надо, надо, -- сказал Никита Максимович и мне, и Карапчевскому. -- Сделаем так: выделим Ивану часть из моего жалованья. Никакие возражения не принимаются. Всё равно я получаю вдвое больше, чем мне нужно.
-- Отличная мысль, Никита! -- сказал Карапчевский. -- Почему я сам не додумался? Может, тогда из моего?..
-- Нет, только из моего, -- сказал Никита Максимович. -- Ты и так оплачиваешь все расходы комитета. Оставь на мороженое для Лизы. А у меня ещё хватит на двух-трёх помощников.
Я не знал, что сказать. Меня взяли сюда без всякого опыта, без всяких знаний. Теперь ещё и деньги будут давать. За что?
Никита Максимович сказал, какие нужны документы. Я пообещал принести в следующий раз.
-- Если бы все трудности так легко разрешались, -- сказал Карапчевский. -- Ведь с утра ждём полицию. А они не торопятся. И уйти никуда нельзя, и здесь мне делать нечего.
Никита Максимович наблюдал за ним и слегка покачивал головой.
Зазвонил телефон. Никита Максимович был ближе к аппарату. Он поднял трубку.
-- Слушаю! -- сказал он.
После паузы он передал трубку Карапчевскому, большим пальцем показывая в глубь здания.
Карапчевский, кажется, расшифровал знак своего брата и взял трубку. Он слушал собеседника и нетерпеливо кивал, потом возмущённо сказал: "До сих пор никого нет!" После ещё одной серии кивков он коротко сказал: "Сейчас", -- и повесил трубку.
-- Никита, ты жди полицию и звони им каждые полчаса, -- сказал он. -- Ещё позвони наместнику. Хоть сегодня он меня примет? А я схожу в гости к префекту. Он, видите ли, ужасно расстроен. Где у нас отчёт о воде?
Никита Максимович передал ему те бумаги, которые просматривал. Карапчевский потряс бумагами.
-- Нет, ты видел? Полгода назад всё было отлично, когда эти, -- он ткнул пальцем в ту же сторону, что и Никита Максимович, -- проводили анализы.
Карапчевский нашёл пустую папку, шлёпнул в неё стопку бумаг и засунул папку в портфель. Я почувствовал себя лишним. Карапчевский оглядел меня и сказал:
-- Вы, Иван, пойдёте со мной.
Он подхватил пальто и шарф и махнул рукой, чтобы я двигал за ним. У входа он остановился и полюбовался на художества вандалов.
-- Иван, -- сказал Карапчевский, -- у вас сегодня одна задача: смотреть и думать. Больше ничего делать не надо. Смотрите и думайте. В конце дня поделитесь размышлениями.
Я пообещал, что буду стараться.
* * *
В приёмной префекта нас встретила молодая женщина в юбочном костюме. С её лица кто-то стёр ластиком все черты, а потом заново нарисовал ровненькие глаза, брови, губы. Она провела нас в кабинет.
За креслом префекта висел поясной портрет первого консула. Лицо первого консула было бесстрастно. Префект вышел из-за своего Т-образного стола, чтобы поприветствовать Карапчевского. Мне он только коротко кивнул.
Мы сели за стол. Префект -- с одной стороны, мы с Карапчевским -- с другой. На столе стояла сделанная из слоистого драгоценного камня карандашница в виде пирамиды Джосера. На галстуке префекта красовалась булавка в виде скарабея.
Префект расспросил об утреннем происшествии. Карапчевский рассказал о вандалах. Префект слушал рассказ Карапчевского и ни на миг не отрывал от него заинтересованного взгляда. Казалось, он даже ни разу не моргнул.
