Хуан Куй догнал Ван Чанчи и сказал:

– Я спросил отца, у него на сберкнижке правда нет денег, надеюсь на твое понимание.

– Верно говорят: «Если прихватило живот, то винить в этом, кроме себя самого, некого», – ответил Ван Чанчи.

С этими словами он разжал кулак, из которого, точно ритуальные деньги, посыпались клочки разорванной расписки.

Купив ящик бутилированной воды, пакет с пампушками и упаковку туалетной бумаги, Хуан Куй сложил все это у носилок Ван Хуая. Ван Хуай то и дело скрежетал зубами и морщил лоб, изо всех сил пытаясь перетерпеть свою боль. Его губы побелели и пересохли. Ван Чанчи открыл одну бутылку воды и стал осторожно его поить. Ван Хуай несколько раз шевельнул губами. Вдруг он закрыл глаза и свесил голову на бок. Ван Чанчи, решив, что отец умер, провел рукой у него под носом: тот еще дышал. Тогда он принес ведерко с горячей водой, намочил в нем полотенце, хорошенько его отжал и стал обтирать лицо Ван Хуая. Он медленно продвигался вниз, с лица переходя на шею, с шеи – на грудь. Но когда он стал обтирать ему живот, Ван Хуай не удержался и завопил. Тогда Ван Чанчи обошел область живота и стал обтирать отца ниже. Сидевший рядом Хуан Куй спросил:

– У тебя нет денег. Что ты собираешься делать?

– Ограблю банк.

Вдруг Ван Хуай чуть приподнял свою правую руку и мертвой хваткой вцепился в два пальца Ван Чанчи.

– Па, ты чего? – спросил Ван Чанчи отца, который сжал его пальцы еще сильнее. – Ты испугался, что я пойду на грабеж? Успокойся, я этого не сделаю, просто сказал сгоряча.

Рука Ван Хуая тут же ослабла и соскользнула на пол.

Ван Чанчи переодел Ван Хуая в чистое, купил и закрепил над ним полог от комаров.

– Па, потерпишь пару дней? – спросил он отца.

Тот тихонько кивнул. Ван Чанчи попросил Хуан Куя присмотреть за Ван Хуаем, а сам на вечернем автобусе отправился в деревню.

До деревни Ван Чанчи добрался только к полуночи. Все окна в домах уже погасли. Он не стал сразу стучать в дверь, а задержался на пороге, подбирая слова. Радостно гавкая, у его ног закрутилась собака. Ее лай разбудил Лю Шуанцзюй. Она включила свет, открыла дверь, увидела стоящего на пороге Ван Чанчи и тут же спросила:

– Что-то случилось? Сегодня во время ливня меня словно несколько раз пырнули ножом в сердце.

Ван Чанчи сперва думал ее обмануть, но, не имея актерских талантов, разрыдался горючими слезами. Лю Шуанцзюй запричитала:

– Твой отец такой упрямый, я так и знала, что что-нибудь случится.

Тут же, словно от боли, она скрючилась пополам и, как стояла в проеме, сползла вниз, пока не уселась на порог. Тяжело вздыхая, она правой рукой не переставая била себя в грудь. Ван Чанчи подошел к ней и присел рядом.

– Он хотя бы жив? – спросила она.

– Пока да, – ответил Ван Чанчи.

Лю Шуанцзюй завыла в голос, по звуку было не определить, радуется она или убивается, ее вой, то тихий, то громкий, то краткий, то продолжительный, взвился ввысь, привлекая собак.

На следующий день они продали корову и быка Второму дядюшке. Второй дядюшка зашел в коровник, открыл стойло и принялся было выводить быка, но тот уперся четырьмя копытами и подался назад, ни за что не желая покидать стойло. Тогда Второй дядюшка, потеряв терпение, с силой потянул за веревку. Казалось, что он соревнуется с быком в перетягивании каната, но, как он ни старался, бык не двигался с места. Кончилось тем, что у быка из ноздрей, где крепилось кольцо для веревки, выступила кровь. В стойло вошел Ван Чанчи и уперся быку в зад, пытаясь вытолкнуть того наружу. Но сколько быка ни тянули с одной стороны и ни толкали с другой, тот по-прежнему стоял, как вкопанный. Тогда Второй дядюшка бросил Ван Чанчи палку и сказал:

– Чанчи, а ну-ка, поддай ему.

Ван Чанчи взял палку и легонько ударил ею быка.

– Так не пойдет, огрей его пожестче.

Ван Чанчи замахнулся и треснул быка снова, но тоже слегка.

– Чему ты вообще учился? Даже быка нормально огреть не можешь, чего ты его чешешь?

Ван Чанчи закрыл глаза, поднял палку и что было сил опустил ее на круп быка. Раздался глухой звук, но бык по-прежнему не шевелился. Тогда к быку подошла Лю Шуанцзюй и заговорила:

– Кастратик, иди уже, не можем мы больше содержать тебя. Папка твой разбился, нужны деньги на лечение. Иди уже, будь добр, домой ко Второму дядюшке. Он все-таки свой человек, и фамилия у него такая же, так что у него ты по-прежнему останешься быком семейства Ван.

Бык, словно все понял, перестал упрямиться и спокойно вышел из стойла, глаза его заволокло слезами. А Лю Шуанцзюй продолжала:

– Это касается и нашей девушки, ты пойдешь вместе с Кастратиком.

Глаза коровы тоже наполнились слезами, она немного помедлила, но потом покинула стойло и пошла следом за быком.

– Ни в коем случае не продавай их забойщику, – обратился Ван Чанчи ко Второму дядюшке. – Я заработаю и выкуплю их.

– Хорошо, – ответил Второй дядюшка.

Ван Чанчи был у Лю Шуанцзюй единственным ребенком, поэтому быка и корову она тоже воспринимала как своих детей.

Продав быка и корову, они продали в соседнюю деревню Гуан Шэну двух свиней. Гуан Шэн пришел с двумя клетками и попросил в помощь четырех человек. Свиньи верещали всю дорогу, пока Гуан Шэн с помощниками нес их через горное ущелье. За обедом Лю Шуанцзюй отупело уставилась в пиалу с рисом.

– Путь неблизкий, если не поешь, как доберешься до трассы? – сказал Ван Чанчи.

Лю Шуанцзюй переложила рис в собачью миску и спросила, где собака. Ван Чанчи несколько раз позвал ее, но та не показывалась. Лю Шуанцзюй сказала:

– Увидела, что мы продаем весь скот, и наверняка испугалась, что ее тоже продадим.

– У них чутье развито куда лучше, чем у нас, – откликнулся Ван Чанчи.

К вечеру Ван Чанчи и Лю Шуанцзюй добрались до уездной больницы. Ван Хуай по-прежнему лежал в коридоре. го глаза были открыты и напоминали две искусственные виноградины. Как только появился Ван Чанчи, отец попытался закрыть глаза, но не смог. Кожа век еле сдвигалась из-за отсутствия слезной смазки. Глаза Ван Хуая были настолько сухими, что на глазных яблоках образовалась пыль. Хуан Куй сказал, что с тех пор, как Ван Чанчи уехал, отец ждал его, ни разу не сомкнув глаз. Не имея возможности самостоятельно ходить в туалет, он лишь несколько раз откусил от пампушки и совсем уж чуть-чуть попил воды.

Когда за Ван Хуая внесли оплату, его определили в стационар. После осмотра оказалось, что кроме многочисленных ссадин от веток, у него был серьезный перелом в районе пятого поясничного позвонка. Врач объяснил, что если организм не справится, то возможен паралич. Ван Чанчи сказал: «То, что он упал с такой высоты и остался жив, можно считать за чудо». Врач на это ответил, что Ван Хуай не погиб лишь потому, что, во-первых, во время падения он двумя руками зацепился за перила, во-вторых, его на какое-то время поймал Ван Чанчи, и, в-третьих, удар смягчили кусты. А на вопрос, почему сам Ван Чанчи ничего себе не сломал, принимая отца на руки, врач сказал, что это благодаря тому, что Ван Хуай задержался на его руках лишь на короткий миг. Ван Чанчи испытывал силу удара не более двух секунд, но если бы это время превысило две секунды, то руки у Ван Чанчи наверняка бы сломались.

Спустя неделю к Ван Хуаю вернулась речь, и первой сказанной им фразой было: «Заберите меня домой».

– Тебя еще не вылечили, – сказал Ван Чанчи.

– Меня теперь не вылечишь, – ответил Ван Хуай.

– Даже если так, все равно нужно попытаться.

– У тебя, я смотрю, денег куры не клюют! – вдруг взорвался Ван Хуай. – На кой черт босяку шиковать в больнице? Если я здесь еще задержусь, мы останемся без гроша. А если мы останемся без гроша, ты останешься без подготовительных курсов, а если ты останешься без подготовительных курсов, то, считай, все для тебя кончено.

На лбу Ван Хуая выступили капли пота, но Ван Чанчи и Лю Шуанцзюй притворились, будто не услышали его. Словно два запрограммированных робота, они каждый день в положенное время являлись к Ван Хуаю, чтобы обтереть его, помассировать ноги, накормить, напоить, помочь сходить в туалет. Прошло три дня, после чего Ван Хуай крепко сомкнул губы, отказавшись от еды и питья. Жидкая кашица стекала с его губ на шею, он не давал даже напоить себя. Лю Шуанцзюй вздохнула: