Но какие бы догадки они ни строили, никому из них и в голову не пришло, что Ван Чанчи в данный момент сидит в тюрьме. Каждый день он сидел, съежившись в углу, и вживался в образ Линь Цзябая. В тот день, когда Хуан Куй подвез его к изолятору, он думал, что обмен будет похож на обмен военнопленными, однако он и подумать не мог, что его запустят через одни ворота, а Линь Цзябая выпустят через другие, так что Ван Чанчи не увидел его даже мельком. Как-то раз Ван Чанчи вдруг вспомнил, что подрядчиком той стройки, на которой он работал, значилась как раз компания «Великолепие». Оказывается, именно Линь Цзябай задолжал ему зарплату. И хотя в этот раз он получил от Линь Цзябая тысячу четыреста юаней, если из этой суммы вычесть девятьсот юаней причитавшейся ему на стройке зарплаты, выходило, что сейчас Ван Чанчи получил от него лишь пятьсот юаней. Так что на самом деле он оказался внакладе. Он считал, что таких, как Линь Цзябай, которые не отдают денег, заработанных по́том и кровью, нужно отправлять на пожизненное заключение или на расстрел, но сейчас в тюрьме вместо него сидел он, Ван Чанчи. И если Линь Цзябая и правда отправят на расстрел, то расстреляют лишь его имя. Как оказалось, вместо себя можно даже отправить на смерть другого, надо лишь согласовать цену вопроса. И только представляя себе подружку Линь Цзябая, Ван Яньпин, Ван Чанчи получал хоть какое-то удовлетворение. Он представлял себе, как она поет, какие у нее пышные формы и белоснежные ноги; представлял, как занимается с ней любовью…

Пока Ван Чанчи предавался пустым мечтаниям, в дом к его родителям приехала младшая сестра Лю Шуанцзюй вместе с одной девушкой. Эту девушку звали Хэ Сяовэнь, выглядела она настоящей красавицей. Едва она переступила порог, как взяла у Лю Шуанцзюй коромысло и отправилась за водой к колодцу, который находился в пятистах с лишним метрах от их дома. Возвращаясь обратно с полными ведрами, она одной рукой поддерживала коромысло, а другую отвела в сторону. Хэ Сяовэнь шла скользящей походкой, коромысло колыхалось вверх-вниз; ее косы раскачивались в такт, создавая впечатление, будто она танцует. Дорожка длиной в пятьсот с лишним метров напоминала подиум. Все деревенские смотрели на нее, и Ван Хуай тоже. Сестра Лю Шуанцзюй спросила Ван Хуая, пришлась ли девушка ему по вкусу. Ван Хуай на это ответил:

– Девушка-то хорошая, но необразованная, а без образования в городе не задержишься. А раз так, то у нее нет шансов жить с Ван Чанчи в административном центре. Чанчи устроился в иностранное предприятие, зарплата у него высокая, так что возвращаться в деревню, чтобы жениться, у него нет необходимости.

– Но таких красавиц, как Сяовэнь, нынче в деревнях днем с огнем не сыщешь. Если бы она была еще и образованной, так уже давно бы вышла замуж за кадровика.

– Деревенский кадровик вряд ли может тягаться с рабочим из административного центра, – упорствовал Ван Хуай. – Так что забирай ее, откуда привезла.

– Ты с головой ушел в свои мечты, а реальных трудностей, с которыми столкнулась ваша семья, не замечаешь. Моя сестра столько вкалывает, что ее того и гляди паралич хватит. Если у нее в помощницах появится Сяовэнь, она хоть дух переведет, да и тебе полегче станет.

– Не нужно эксплуатировать человека и создавать ему трудности. Мы со своей стороны не можем такое дело решать без Чанчи.

Пообщавшись с Ван Хуаем и получив от ворот поворот, она пошла обрабатывать свою сестру. Посовещавшись, женщины решили, что Сяовэнь на какое-то время задержится, чтобы пройти испытательный срок, по истечении которого Ван Хуай убедится, насколько она хороша.

В ярмарочный день Лю Шуанцзюй с личной печатью и удостоверением личности сходила на почту и получила перевод от Ван Чанчи. На ярмарке она накупила всего, чего хотела, в том числе легкое платьице для Хэ Сяовэнь. Хотя девушка еще не вошла в их семью, Лю Шуанцзюй уже воспринимала ее как невестку. Оставшиеся деньги были пущены на уплату долгов. Ван Дун, получив свои деньги, вернул Ван Хуаю его гроб, Чжан Сяньхуа разорвала расписку с гарантийным письмом. Второй дядюшка получил все свои деньги, включая последний долг за водку. Чжану Пятому вернулись его деньги за мясо. На оставшиеся деньги Лю Шуанцзюй и Ван Хуай, посовещавшись, купили двух поросят.

Хэ Сяовэнь готовила, носила воду, кормила поросят, во всех делах проявляя образцовую расторопность. Ван Хуай заметил, что всякий раз, когда поросят кормила Сяовэнь, те принимались за еду с двойным рвением, их аппетитное чавканье было для Ван Хуая как бальзам на душу. Вечером, покончив с делами по хозяйству, Сяовэнь мылась, надевала купленное Лю Шуанцзюй платье и усаживалась у порога за шитье. Она залатала все дыры на одежде Ван Хуая, пришила все оторванные пуговицы. Женщины непрерывной чередой наведывались к ним в гости, а за ними потянулись и мужчины. Ван Хуай и Лю Шуанцзюй прекрасно понимали, что наведывались они исключительно, чтобы поглазеть на Хэ Сяовэнь и поговорить с ней.

Как-то раз Сяовэнь налила тазик горячей воды, чтобы помыть Ван Хуаю ноги и подстричь ногти.

– Почему ты не училась? – спросил Ван Хуай.

– В нашей семье в школу ходил только старший брат, а меня родили, нарушив закон о планировании рождаемости. На нашу семью наложили большой штраф, поэтому учиться я не могла. Потом в нарушение того же закона родилась моя младшая сестра, жить стало еще тяжелее, и я стала помогать родителям в поле.

– А ты видела Чанчи? – спросил Ван Хуай.

Сяовэнь помотала головой и сказала:

– Только на фотографии.

– Я сполна ощутил, какая ты хорошая, но тебе лучше вернуться домой. Чем дольше ты у нас остаешься, тем больше меня мучает совесть.

– Мой старший брат и его жена сильнее всего переживают, что я не смогу выйти замуж.

– Они тебя недооценивают.

– Ко мне уже несколько раз сватались. Но меня никто не устроил, то на лицо гадкие, то безработные, а мне хотелось бы выйти замуж за такого, как братец Чанчи, и уехать из деревни в город.

– Ты ведь безграмотная, как же ты поедешь?

– Я тайком ото всех выучила больше сотни иероглифов, имя свое я писать умею, указатели на улицах тоже читаю, я и телефоном умею пользоваться, и считать.

– А что если Чанчи не согласится?

– Я смирюсь.

– Тогда ты нас возненавидишь.

– Пока я помогаю вам по хозяйству, вы меня и кормите, и одеваете, так что я все равно что уехала на заработки.

Вечером, когда зарево на горизонте подрумянило склон горы и над каждой из крыш вился белый дымок, Чжан Пятый в новой рубашке, насвистывая мелодию, возвращался в деревню. Вдруг у самой околицы он заметил Хэ Сяовэнь, которая на участке Ван Хуая заготавливала кормежку для поросят. Чжан Пятый в нерешительности остановился, а потом направился к ней, ступая меж грядок с картофельной ботвой. Хэ Сяовэнь поздоровалась с ним.

– Сможешь сохранить тайну? – спросил ее Чжан Пятый.

– Какую тайну?

– Которую я тебе расскажу.

– Если это никому не навредит, то сохраню, – ответила Сяовэнь.

Тогда Чжан Пятый вынул какой-то бланк и показал ей.

– Видала?

– Денежный перевод, это от Чанчи?

– А ты посмотри, чье здесь имя указано.

Хэ Сяовэнь, догадавшись, что к чему, спросила:

– Это вам?

– А теперь посмотри на сумму, – не унимался Чжан Пятый.

– Три тысячи, – озвучила Сяовэнь.

– Это от моей младшенькой дочки Чжан Хуэй из административного центра, только никому не говори.

– Зачем вы сказали про это мне?

– Я сегодня в поселке разговаривал с Чжан Хуэй по телефону, заодно рассказал ей про тебя. Если захочешь работать вместе с ней, то в месяц будешь зарабатывать не меньше трех, а то и пяти тысяч юаней.

– А чем она занимается? – спросила Сяовэнь.

Чжан Пятый закурил и снова спросил:

– Сохранишь тайну?

Сяовэнь кивнула.

– Она работает в одном отеле, моет клиентам ноги, делает массаж, ну и всякое такое.

– Меня как-то уже зазывали в город делать массаж, я наотрез отказалась.

Чжан Пятый вздохнул и, указывая на склон горы, сказал: