Слуги распахнули двустворчатую деревянную дверь, и порог зала переступили четверо — недовольный человек в теплой меховой куртке, худая женщина с высокой ненадежной прической, священник и рыцарь, чье лицо пряталось под забралом шлема. Они уселись напротив, не скрывая своей враждебности, и молча уставились на хозяина Драконьего леса.

— Добрый вечер, — спокойно поздоровался тот, и Уильям поразился его терпению. — Благодарю, что отозвались на мою просьбу.

Он обвел своих собеседников искристым дружелюбным взглядом.

— И вам, и мне хорошо известно, что война между людьми и хайли ни к чему не ведет. Наша армия беспощадна, ваша неопытна, когда речь заходит о лесных тропах. На границах моей земли погибло столько людей, что мы не успеваем хоронить всех. Ваши воины измотаны, мои — тоже. Ни вам, ни нам не удается победить. Поэтому я предлагаю заключить перемирие, а затем, если повезет — и более выгодный торговый союз, чтобы…

Женщина покосилась на рыцаря, и тот неуверенно поднял забрало.

— То есть вы не собираетесь вызывать нас на битву?

— Нет, — невозмутимо кивнул король Драконьего леса.

Недовольный мужчина пошевелился. В его черных, как смола, волосах лунными бликами серебрился тонкий талайнийский венец.

— Как мы можем быть уверены, — деловым тоном начал он, — что ваше предложение — не ловушка? Как мы можем быть уверены, что вы подошли к нему серьезно и, более того, искренне? Эта война, которая, по вашим словам, ни к чему не ведет ни ту, ни другую сторону, произошла по вине хайли, а не людей. Именно хайли атаковали первыми, именно хайли разорили наши поля и вынудили Этвизу перейти в ответное наступление…

Спутник Его Величества гневно потянулся к мечу, но беловолосый господин жестом попросил не горячиться.

— В качестве гарантии нашей искренности, — произнес он, и в его голосе прозвенели грустные, тревожные нотки, — я предлагаю королю Талайны взять в жены мою дочь, венценосную принцессу Элизабет.

Недовольный мужчина удивился, и Уильям, почему-то наблюдавший за переговорами, узнал в нем своего отца. Это было трудно, потому что теперь Его Величество выглядел совсем иначе, но все же сквозь тот образ, что остался в памяти юноши, явно проступал прежний, настойчивый, стройный и печальный. Талайнийский король, рано потерявший своих родителей, тащил на себе разоренное войной государство, и в его пока еще правильных чертах тенью проступала усталость.

— Любопытно, — кивнул головой он, и правитель народа хайли вымученно улыбнулся. — Вы не шутите?

— Нет.

Его дочь расценивали, как товар на ярмарке, и это было отвратительно. Белосоволосый мужчина, разумеется, не хотел отдавать ее замуж за кого-то из своих врагов, но Элизабет ненавидела войну и сама объяснила, что готова пойти на такой решительный шаг, лишь бы ее закончить.

«Если я научусь жить бок о бок с людьми, — на желтом клочке пергамента написала она, — то и люди перестанут бояться леса. Ты ведь не забыл, отец, что я — это его сердце?»

Король народа хайли, конечно же, не забыл. Но сумеет ли сердце леса жить далеко за Альдамасом, где только пустоши окружают замок владыки Талайны? Элизабет с улыбкой рассказывала, что разобьет во внутреннем дворе сад, и там обязательно построят фонтан. Она будет сидеть на бортике и писать длинные, подробные письма домой — о муже, о том, каков из себя проклятый человеческий род, о том, достойны ли города людей внимания лесного племени… а еще — обязательно станет матерью и воспитает ребенка-полукровку, такого же благородного, доброго и заботливого, как ее отец.

— Господин Тельбарт, — с поклоном обратился к нему оруженосец. — Вы еще здесь?

Его Величество вздрогнул и очнулся от размышлений…

Комната растаяла, и вместо нее Уильям оказался в карете, запряженной рыжими лошадьми. Уже знакомая девушка прижималась щекой к едва приоткрытому окну, а горы, позеленевшие к весне, нависали над ней настоящими великанами…

Карета исчезла тоже, и перед юношей возник храм. Священнослужители выстроились у входа, рядом с ними гордо выпрямился талайнийский король, а к нему, не сводя сияющих голубых глаз с высокой стройной фигуры, шагала принцесса народа хайли, одетая в потрясающее белое платье.

Вот она, их прежняя жизнь. Вот они, их совместные прогулки по разбитому девушкой саду, их долгие обстоятельные письма королю Драконьего леса, их веселый смех. И неважно, что Элизабет ничего не слышит — Его Величество повсюду носит с собой перо и свиток пергамента, учит ее говорить, и мягкая, вкрадчивая интонация бередит его душу сильнее, чем тысячи отравленных стрел.

Вот и долгожданный ребенок, пока — во чреве, и принцесса лесного племени оберегает его ревностнее, чем саму себя. Но порой она бросает полный печали взгляд на пограничную крепость — смутный каменный силуэт вверху, над Лайвером, столицей королевства людей.

«Я хотела бы проведать отца», — пишет Элизабет на клочке пергамента — и слегка виновато улыбается своему молодому мужу.

Он берет ее ладони в свои.

«Я поеду с тобой», — написано под ее строкой, и принцесса народа хайли счастлива, так счастлива, что внутри этому счастью негде поместиться. Она смеется, и ее смех, чистый, хрустальный, радостный, звучит самой лучшей музыкой для короля Талайны, и он чувствует себя так, словно родился заново…

А вот и Драконий лес, где постаревший беловолосый мужчина обеспокоенно обнимает свою молодую дочь, и по щекам у обоих текут соленые слезы. Они не виделись вот уже несколько лет, они успели отвыкнуть друг от друга, но теперь их не разлучит ничто, пока Элизабет не посчитает, что пора вернуться домой…

Она сидит перед зеркалом и сжимает в руках расческу. Слева от пробора волосы у нее белые и ровные, справа — черные и волнистые. Голубые глаза нет-нет и отсвечивают красным. В отличие от короля лесного племени, Элизабет — альбинос лишь наполовину, но для него звуки существуют, а для нее — нет.

Пока она не посчитает, что пора вернуться домой… интересно, домой — это куда? Ведь она и так дома. Она дома, в своей любимой башне, в Лунной Твердыне, и она — живое сердце Драконьего леса, измученное долгой разлукой…

Она плачет, уткнувшись лицом в крепкое плечо своего мужа, а он с недоумением гладит ее по спине и талии. Он что-то бормочет, как бормотал отец, но Элизабет не различает ни слова. И от этого ей так больно, так страшно, что она не способна успокоиться, она вся дрожит, ей то холодно, то жарко, а за ключицами пылает жуткий огонь — как тот, порожденный молниями глубокой ночью…

Лунная Твердыня — нынешний замок Льяно, — пропала. Вместо нее медленно проявился разбитый принцессой сад, а горы хребта Альдамас протянули свои черные тени к Лайверу, столице Талайны, отбирая у нее рассвет.

Элизабет необычайно спокойна. Она сидит, перебирая свитки пергамента и порой оставляя пометки на уголках. За последние месяцы ее муж убедился, что девушка из народа хайли очень искусна в политике — и не гнушался попросить ее о помощи, если она была не занята. Элизабет с удовольствием принимала сложную, но такую любопытную работу.

Складывалось впечатление, что она стала мудрой королевой. Его Величество, полноправный владыка талайнийских земель, смотрел на нее с уважением, гордостью и любовью.

Наверное, никто, кроме застывшего у фонтана Уильяма, не видел, чем на самом деле для принцессы являются эти свитки. Научившись руководить людьми, она играла ими, словно пустыми куклами или фигурками шахмат. Ничего не зная о жене короля, они выполняли ее желания, явные и скрытые. Но даже так, будучи игрой, их действия приносили пользу одинокому государству, спрятанному за хребтом Альдамас, и те, кто жил с противоположной стороны гор — в том числе и народ хайли, подаривший Элизабет людям, — тоже начинали смотреть на девушку с уважением, как на достойную союзницу… и достойного противника.

Мало кто догадался — а те, кому это удалось, давно погибли, — что на самом деле вторую Великую Войну развязали не люди и не хайли. Первая искра вспыхнула задолго до битвы у границ Драконьего леса, задолго до смерти госпожи Элизабет. Первая искра пришла в Талайну с эльфийскими послами, недовольными, что королевство людей, заполучив принцессу лесного племени, встало с ними на одну ступень. До сих пор человеческий род жил в суровых условиях, и это устраивало остроухих жителей Хальвета и Никета. Но теперь он процветал, и эльфы, не желая подвергать пусть даже и сомнительной угрозе своих сородичей, сделали ход.