Несколько дней подряд мы бросали на съедение львам христиан, то есть целыми горстями кидали маленьких кузнечиков в алмазную паутину огромных, словно из черного в желтую полоску бархата пауков: те за несколько секунд облачали своих жертв в шелка, очень деликатно сверлили дырочку в их голове и долго, с наслаждением гурманов сосали из них сок.

В перерывах между этими детскими забавами мы объедались сладким, изумительно липким лакомством – прозрачно-желтой, как мед, смолой миндального дерева, – которое дядя Жюль настоятельно не рекомендовал употреблять в пищу, утверждая, что этот клей «в конце концов склеит нам все кишки!».

Отец, радея о нашем продвижении на поприще знаний, порекомендовал нам отказаться от бессмысленных игр и посоветовал внимательно присмотреться к нравам насекомых, начиная с муравьев, в которых усматривал образец поведения примерных граждан.

Вот почему на другое утро мы долго очищали от травы и бауко главный вход в великолепный муравейник. Когда площадка радиусом не менее двух метров была приведена в полный порядок, я ухитрился проскользнуть в кухню, пока мать с тетей собирали за домом миндаль, и украл целый стакан керосина и несколько спичек.

Ни о чем не подозревающие муравьи двумя стройными колоннами двигались в противоположных направлениях, как грузчики по трапу корабля.

Убедившись в том, что никто не может нас увидеть, я медленно вылил керосин в главный вход муравейника. В голове колонны поднялась невероятная суматоха, из глубины муравейника наверх ринулись десятки насекомых: они в полной растерянности бегали взад и вперед, а те, у кого были большие головы, раскрывали и закрывали крепкие челюсти, ища невидимого врага. Потом я сунул в отверстие клочок бумаги. Поль претендовал на честь самому пустить огонь, с чем и справился великолепным образом. Поднялось красное коптящее пламя, и наше обучение началось.

К несчастью, муравьи оказались слишком горючим материалом. Мгновенно охваченные огнем, они рассыпались искрами. Этот маленький фейерверк был довольно забавным, но слишком коротким. К тому же после кремации разведчиков мы напрасно ждали появления могучих подземных легионов и громкого взрыва при встрече пламени с царицей муравьев. Это было верхом моих мечтаний. Но никто не появлялся, и скоро на месте муравейника осталась лишь маленькая, почерневшая от огня воронка, печальная и пустынная, как кратер потухшего вулкана.

Однако довольно скоро после этой неудачи мы нашли утешение в том, что пленили трех больших «прегадио», то есть богомолов, которые прогуливались, все из себя такие зеленые, по зеленым веточкам вербены, – мы сочли их весьма пригодными для научных исследований.

Отец поведал нам (не без злорадства истого безбожника), что так называемый богомол – жестокая беспощадная тварь, что его можно считать «настоящим тигром в мире насекомых» и что исследование его нравов представляет особый интерес.

Я решил взяться за данную задачу, а для этого спровоцировать драку между самыми крупными особями, для чего представил их друг другу, сведя почти вплотную шипами на лапках.

Продолжая наши исследования, мы установили тот факт, что эти букашки могут вполне жить без шипов, без конечностей и даже без половины головы… После пятнадцатиминутного прелестного детского развлечения один из борцов превратился в бюст, который проглотил сперва голову и грудную клетку своего противника, а потом не спеша принялся за вторую половину, которая все еще шевелилась, правда чуть судорожно.

Поль, нежная душа, стащил тюбик клея «Секотин», который клеит, как известно, все, даже железо, и взялся было склеивать оставшиеся половинки в одно целое, чтобы мы смогли торжественно отпустить насекомое на свободу. Но ему не удалось довести это благородное начинание до благополучного завершения, поскольку бюсту посчастливилось сбежать.

У нас в стеклянной банке был в запасе еще и третий тигр. Я решил устроить состязание между ним и муравьями, и эта счастливая мысль позволила нам насладиться захватывающим зрелищем.

Резко опрокинув банку, я приставил ее горлышко к главному входу в муравейник, где кипела работа. Тигр, длина которого превышала ширину банки, стоял на задних лапках и, вращая как бы надетой на ось головкой, оглядывался с любопытством туриста на все четыре стороны. Между тем из туннеля лавиной хлынули муравьи и начали штурмовать его лапки, в результате чего он утратил спокойствие и начал приплясывать, выбрасывая свои кусачки вправо и влево: каждый раз захватывая целую горсть муравьев, он подносил их к челюстям, откуда они выпадали уже в виде половинок.

Так как толстое стекло искажало неповторимое зрелище, а неудобное положение тигра мешало его движениям, я счел своим долгом убрать банку. Богомол снова принял естественное положение со скрещенными клещами, упираясь всеми шестью лапками в землю. Но за каждую лапку, судорожно сжав челюсти, ухватилось по четыре муравья: твердо опираясь о землю, они держали его мертвой хваткой. Укрощенный этими лилипутами тигр, как некогда Гулливер, уже не мог больше двигаться.

Тем не менее свободными пока клещами он хватал насевших на него муравьев-солдат поочередно в каждой из точек, в которых они пригвождали его к земле. Но не успевали разрезанные пополам муравьи пасть на землю, как другие тут же занимали их место, и все приходилось начинать сначала.

Я задавался вопросом, в каком направлении может измениться это положение, казавшееся вполне стабильным, то есть застывшим в определенном моменте цикла, как вдруг заметил, что движения хватательных ног стали уже не такими быстрыми и не такими частыми. Я пришел к выводу, что богомол начинает падать духом из-за неэффективности своей тактики и что он намерен изменить ее. И впрямь, через несколько минут его боковые атаки прекратились совсем.

Муравьи сразу же покинули его затылок, грудь, спину, и он остался стоять неподвижный, молитвенно скрестив свои клещи, почти прямой на своих шести длинных лапках, которые чуть-чуть подергивались.

– Он размышляет, – сказал Поль.

Эти размышления показались мне несколько затянувшимися, а исчезновение муравьев заинтриговало: я распластался на земле и только тогда понял, какая произошла трагедия.

Муравьи расширили естественное отверстие под трехгранным хвостом задумавшегося тигра: одна вереница входила туда, совсем как в двери большого магазина накануне Рождества, другая выходила оттуда. Каждый уносил добычу, а аккуратные «домохозяйки» методично перетаскивали внутренности богомола.

Несчастный тигр, все такой же неподвижный и сосредоточенный, занятый своего рода самоанализом, наблюдал за тем, что происходило у него внутри, и, лишенный мимики и голоса, не имел возможности выразить свои муки и отчаяние, а посему его агония была отнюдь не эффектной. Мы поняли, что он мертв, только тогда, когда муравьи отпустили его лапки и принялись разделывать тонкую оболочку, в которой когда-то помещались его внутренности. Они отпилили шею, нарезали на тонкие ровные ломтики его грудь, очистили от кожицы его лапки и очень тщательно вылущили страшные клещи, как делает повар, готовящий омаров. Все это было унесено под землю и размещено где-то в глубине кладовых теперь уже в совершенно другом порядке.

На камешках не осталось ничего, кроме красивых зеленых надкрыльев, которые некогда торжественно проносились над травяными джунглями, приводя в ужас добычу или неприятеля. Презираемые «домохозяйками», они как бы скорбно признавались в своей несъедобности.

Так закончились наши «исследования» нравов богомола и «аккуратности» трудолюбивых муравьев.

– Бедняга! – вздохнул Поль. – Здорово его прочистило!

– Так ему и надо! – ответил я. – Он живьем проглатывает кузнечиков, и цикад, и даже мотыльков. Сказал же тебе папа: это самый настоящий тигр. А мне на понос тигров вообще наплевать!

Энтомологические исследования нам уже порядком поднадоели, когда мы вдруг открыли свое истинное призвание.

В послеобеденный час, когда африканское солнце огненным дождем поливает умирающую траву, нас принуждали целый час «отдыхать» под тенью смоковницы на складных креслах, так называемых «шезлонгах», которые трудно разложить, не прищемив пребольно пальцы, и которые имеют обыкновение неожиданно складываться под лежащим на них человеком.