Или нет, или во мне проросли слова Пригоршни, которому я привык доверять? Все станет ясно после испытаний. Столько всего надо выяснить, а меня бросает из стороны в сторону.

Значит, так: сперва я приму душ, затем переоденусь, посплю часов несколько. Соберу мысли в кучу и проведу маленькое расследование, пока Иггельд готовит странные приборы. Здесь нет мощностей, чтобы собрать их, значит, где-то еще есть или лаборатория, или мастерская, или даже такой же НИИ, о котором я не знаю. Либо это сделали прямо тут… что даже более вероятно. Но тогда где-то есть тайные ярусы, и меня никто не собирается пускать туда. А где они могут быть?

Пошевелив бровями, я щелкнул пальцами. Ну да, не нужно быть гением, чтоб понять, – это под землей. Где тогда тайный ход? Может, из спальни Иггельда, которая за шторкой в лаборатории? Как пикантно! Либо не там, а где-то в стороне, за пределами НИИ.

Надо отыскать его. Только это поможет во всем разобраться.

Если помыслы Иггельда чисты, вопрос: зачем скрываться?

– Эээ, приятель, ты засыпаешь на ходу!

Голос Иггельда привел меня в чувство, я встрепенулся и с сожалением вспомнил былые времена, когда мог не спать сутками.

– Меня чуть не пристрелили, чуть не затоптали мутанты и не задрали шатуны, мой мозг едва не расплавился от всплеска – я выжил чудом и теперь радуюсь, что умираю медленно вместо того, чтобы умереть быстро.

Иггельд посмотрел с пониманием, и его потянуло на философию:

– Ты это брось! Ну почему настоящие люди склонны к самобичеванию? Почему именно те, у кого есть разум, накладывают на себя руки? Почему процветает биомусор, а, Химик?

– Потому что их больше, – ляпнул я первое, что в голову пришло.

– А почему их больше? Потому, Химик, что их выращивают, как скот, чтобы стричь, и никто не занимается воспитанием. Сын повторяет отца, дочь повторяет мать – чем тебе не круги Сансары? Больше чем уверен, что ты никогда не мусорил в парках, не бил бутылки на детских площадках. Как думаешь, если забрать детей и воспитать их правильно, будет результат?

– Будет, – кивнул я. – Но ты лучше меня знаешь, что это утопия.

Иггельд вздохнул:

– Человечество слишком незрело, большинство – это скорее особи в стаде, чем личности. Но ты только на минуточку представь, что возможно все изменить… Если стадо направить в правильную сторону.

– Об этом писано много книг, все заканчивались плохо.

Раньше я все время перебивал его и сворачивал разговор, теперь же посмотрел на Иггельда по-другому. Он не просто философствующий чудак, ему все это и правда важно.

– Можно написать так. Что все закончится хорошо.

– Смотря для кого. Для того, кого направляют насильно – вряд ли. Потому что все наши принципы, все созданное человеком – тщета. Все эти знания – всего лишь набор предрассудков, они даже не материальны.

Иггельд блеснул глазами и воздел перст:

– Именно! А раз так, то все легко поддается коррекции. Вот ты, Химик, привязанностей лишен, ты намеренно их избегаешь, а я привязываюсь к людям, и все сотрудники, особенно ты, все вы моя семья, и каждая потеря для меня – ножом по сердцу. Джига и Коба такие хорошие парни были, понятливые.

Чудной! Расчувствовался так, что аж глаза увлажнились. Самое время говорить тосты и лобызаться. Чтобы хоть как-то поддержать его, я сказал:

– Здорово, что есть люди, как ты, которые хотят сделать мир лучше.

Иггельд улыбнулся одними уголками губ:

– Рад, что ты понимаешь! – Он потряс мою руку. – Иди, отдыхай, я позову тебя, когда все будет готово.

Направляясь к себе, я пытался втиснуть образ Иггельда в личину злодея, каковым его считает Пригоршня, – не получалось. Да, «молоко» походило на тот самый наркотик, вызывающий привыкание, внушаемость и быструю смерть, но Иггельд никогда бы не стал испытывать его на людях. Или на людях – не стал бы, а на биомусоре, на унтерменшах – запросто? Надо будет поднять эту тему в следующий раз.

По длинному коридору я доковылял до последней двери справа, ведущей в жилой блок, потянулся к ручке, но дверь распахнулась, и на меня вылетела Таня с подносом, где стоял чайник, две чашки и блюдце с печеньями – все это разлетелось по сторонам, галетные печенья рассыпались по полу, чайник клацнулся о белую стенку, и по ней растеклось темное пятно. Одну чашку поймал я, вторую Таня прижала грудью к подносу. Села на корточки и принялась оттирать стену:

– Чуть тебя не затоптала… Почему, в кого я такая неуклюжая?

– Не переживай, Иггельда не расстроит испачканная стена. Ему сейчас не до того.

– Она расстроила меня, этого достаточно. Хуже нет, когда человек собой недоволен.

Я улыбнулся своим мыслям: вот проблема у Тани! Споткнулась – ой, беда! Трагедия! Земной шар сорвался с оси и покатился.

– Между прочим, это был ваш чай! – сказала она с упреком, собрав печенье с пола.

– Поверь, мы не расстроимся. Ни я, ни Иггельд.

Жаль, что я так поздно спохватился. Нужно было раньше быть внимательнее, ведь у меня под носом происходят интересные вещи, но я стал слишком узко мыслить: все, что не имеет ко мне отношения, меня не касается. Выяснилось, что еще как касается! Иггельд работал с подобным артефактом и не сказал мне, причем тогда произошла катастрофа, знать бы какая! Он даже пытается защитить меня от артефакта. Неужели и правда привязан ко мне? Или я ему нужен как ценный специалист?

Главный вопрос, насколько прав Пригоршня. Вопрос номер два, как далеко готов пойти Иггельд и что им движет.

Я запер дверь своей квартиры… или комнаты? Снял одежду, пропахшую Зоной, шатунами, всплесками. С удовольствием принял душ и, обмотанный полотенцем, уже мечтал о мягкой чистой постели, как в дверь постучали.

– Кто? – я натянул штаны и футболку, мысленно ругая незваного гостя, ведь в мечтах я уже спал.

– Андрей, я чай принесла. Ты, наверное, проголодался в дороге.

Таня… О, господи! Неужели я настолько жалок, что вызываю желание накормить? Или у Тани включился материнский инстинкт? «Скорее, другой инстинкт», – подсказал здравый смысл.

События последних дней заставили меня переключить внимание на окружающих людей, и оказалось, что Иггельд темнит, а Таня по мне сохнет. Почему бы этим не воспользоваться? Она с удовольствием расскажет об Иггельде все, что знает.

Таня влетела слоном в посудную лавку раскрасневшаяся, смущенная, чуть не врезалась в шкаф, пришлось откидывать столик, больше похожий на барную стойку, помогать ей, снимать с подноса сперва две чашки, потом блюдце с круассанами.

– Присаживайся, – я подвинул стул-«ракушку» на длинной ножке, а сам уселся на табурет, мое скромное жилище было рассчитано на одного.

Предложением Таня воспользовалась не сразу, долго озиралась, решая, куда же приспособить поднос, пока я не забрал его и не положил на пол. Наконец она присела, шумно выдохнула и принялась теребить браслет на запястье, точно такой же, как у меня.

– Тебе не кажется, что Иггельд изменился? – проговорил я и начал жевать круассан.

Она дернула плечом:

– Нет. Почему ты спрашиваешь?

– Он что-то недоговаривает. Как будто раньше сталкивался со сборкой, которую я собрал, и, скажем так, она не вполне безопасна. Например, вот, – я погладил свой браслет. – Что он говорил, когда ты надевала это?

– Защита на всякий случай, – она уставилась на браслет, словно видела его в первый раз. – Даже не задумывалась, надо – значит, надо.

– Хммм… Он всем такие выдал?

– Не знаю. У охранника Бали видела, у Уксуса вроде нет. Все, кто к нему приходил, с браслетами, только черными.

– Так-так-так, с этого места подробнее. Кто к нему приходил?

– Сталкеры. Он их не представлял мне, закрывался с ними в лаборатории…

– Надолго?

– Когда как, я не следила. Иногда очень надолго.

– Мне кажется, что Институт больше, чем нам показывают, – предположил я.

– Не знаю даже. Один раз пришел человек… Здоровенный, стриженный налысо, весь в татуировках, и пропал. Может, я не заметила, как он выходил… Нехорошо ведь следить за человеком. Потом он явился через месяц и опять пропал на целых три дня, выходил тоже при мне, а я и не задумалась. Ты спросил, я вспомнила. Думаешь, здесь теперь опасно?