Да, и о такой ерунде приходится думать тоже…

– Приветствую вас, советник.

– Здравия желаю, товарищ подполковник.

Брилёв со мной одного роста, но умудряется глядеть сверху вниз. Это означает, не больше и не меньше, что на тебя смотрит прирожденный военачальник, а ты знай свое место, «пиджак». Не представляю, как бы я с Брилёвым сработался. Если Газин умеет удивлять, то этот – напрягать.

– Личная просьба. Будет случай – намекните советнику Калугину, что он склочник и засранец, но я не в обиде. Вот прямо так и намекните.

Пока я соображал, как бы намекнуть товарищу военачальнику, что все его докладные на Калугина в МВО были там зарегистрированы и без рассмотрения направлены к нам в МИД, а шеф департамента с ними ознакомился и на каждой оставил резолюцию: «Очень познавательно. В архив!», подполковник уже удалился.

– Разойдись!

Ну разошлись. Газин хлопнул Брилёва по плечу, тот подергал коллегу за орден и уважительно цокнул языком; сейчас будем рассаживаться по машинам, а челнок – на второй рейс, здесь еще только половина наших.

– Смотрю, ты совсем обжился, – сказал Газин. – Помойку даже устроил.

– Это не помойка! – Брилёв мигом надулся. – Это хранилище твердых бытовых отходов.

– Кто бы мог подумать! А сверху – такая неорганизованная куча мусора…

– Там есть табличка. Написано: «Хранилище ТБО».

– Если это выглядит как помойка, значит, такая помойка. Да кончай ты переживать.

– А что я еще могу?..

– Ну ты хотя бы нарисовал табличку. Я ее сохраню как память. Боря, поздравь меня, я все уладил. Пока ты здесь такой прохлаждался, я такой обивал пороги в министерстве… Ладно, ладно, не злись. В общем, погрузим твою помойку такую-растакую на челнок, поднимем и выбросим с низкой орбиты. Пускай горит. Красиво и экологично.

– Это ты молодец, конечно… – Брилёв замялся. – Но спешить не надо.

– Что еще такое?

– Отойдем. Ты сажай людей пока.

– По машинам!

Командиры отошли в сторонку и принялись шептаться. Естественно, все управление сделало вид, что пропускает вперед личный состав, а само обратилось в слух с применением технических средств.

Я пожал плечами и двинулся к бэтээру. Мне, конечно, не скоро расскажут, в чем дело, но рано или поздно узнаю.

Наверное, сломали чего-нибудь и докладывать не стали, а теперь оказалось, что починить не могут.

Давно пора. Это же армия. Она что угодно может сломать.

Впереди кто-то взвизгнул, обжегшись о раскаленную броню.

Унгелен уже здоровался с отцом Варфоломеем, вернее, почти исчез в его медвежьих объятьях, а батюшка украдкой перекрестил молодого человека со спины. Выглядело это трогательно и комично.

Я поставил чемодан и сделал церемониальный жест встречи после долгой разлуки – руки на уровне пояса ладонями вверх. Добра тебе, Унгелен, все мое – твое.

Унгелен ответил, я напрягся. Младший вождь приветствовал меня слегка не по рангу. Он теперь на ступеньку выше, а здоровается – по-прежнему, как с равным. Не привык еще? Да ну, ерунда, здесь в таких вещах даже дети не ошибаются. Ладно, потом уточним.

Мы наконец-то по-человечески обнялись. От Унгелена пахло городом и дворцом – благовония, вяленое мясо, бодрящий напиток из забродившего молока и едва заметная отдушка сладковатого аборигенского пота.

– Тебе идет эта одежда, вождь.

– Мне не идут эти заботы, советник! Совсем не остается времени.

– Помнится, то же самое ты говорил в прошлую нашу встречу.

Унгелен одарил меня лучезарной улыбкой, из-за которой разведка считает парня страшным пройдохой и законченным манипулятором.

– Я тогда еще не знал настоящей работы вождя, – сказал он. – Теперь стало действительно трудно… Да, Галя просила тебя поцеловать, но, думаю, вы лучше сами. Она очень заинтересовалась этим обычаем. Увидела в каком-то фильме про любовь. Смотрит всякую ерунду, вместо того чтобы учиться полезным вещам.

– Как она?

– Еще красивее. И тоже очень занята.

– Ты-то зачем сюда примчался? Чтобы заставить меня волноваться, а потом даже не поцеловать?

Унгелен пару раз приглушенно гавкнул, оценив шутку. Смеяться по-нашему он умеет, но ленится. Его забавляет, как мы реагируем на местный лающий хохот.

– Почему – волноваться?.. Если бы случилось важное, тебе давно позвонил бы советник Калугин.

Ну все-то он понимает.

– Я бы сам ему сказал, – добавил Унгелен, заметив мою невольную ухмылку. – Ты же меня учил. Нет, все хорошо. Но совсем нет времени, и вот я здесь. Андрей, к кому мне обратиться, чтобы я прямо сейчас мог забрать Лешу? На торговом дворе стоит караван с дальнего юга, скоро они уходят, надо спешить… Леша! Здравствуй!

Лингвист Сорочкин все это время болтался в почтительном отдалении позади меня и не торопился лезть в машину. Догадался, значит, что Унгелен тут по его душу. Я спиной чувствовал присутствие Сорочкина, и оно мне не нравилось. Очень надеюсь, это не ревность.

– Сейчас решим вопрос.

Я отошел, успев с глубоким удовлетворением заметить, что Сорочкина вовсе не удостоили даже подобия церемониального приветствия. Руку пожали, обняли, улыбнулись, выразили неподдельное счастье от встречи, и только. На уровне личного контакта эти двое – старые добрые приятели, и Унгелен высоко ценит Сорочкина как своего наставника. Они, два прирожденных словесника, что называется, «нашли друг друга». Каждую командировку Сорочкин привозит для парня какие-то немыслимые терабайты обучающих программ и грозится сделать из него языковеда вселенского масштаба. Но статусно «друг Леша» – никто для «друга Гены», полезная мебель.

Это важно. Леша может сколько угодно быть консультантом Унгелена, но никогда не станет агентом влияния. Его просто не услышат. Не знаю, на какую из наших контор Сорочкин работает, в одном уверен: он не кадровый, а вербованный. Ну и пускай туда постукивает. Главное, что он даже не подумает стучаться аборигенам в головы. Собственно, это сам Леша первым и установил: бесполезно и опасно ловить местных на нейролингвистические крючки, туземцы сразу закрываются, чуя подвох. Глубокое программирование вообще невозможно. Аборигены чуют правду, на каком бы языке ты с ними ни говорил. На «Зэ-два» нельзя быть неискренним – расколют в два счета и лишат доверия.

Уважаемые зарубежные партнеры – сначала делегация ООН, потом миссии отдельных государств – как раз на этом погорели. А ведь мы их предупредили, что местным врать нельзя.

Но не смогли они, не смогли.

Здесь особый метод общения, все очень прямо и открыто, но стоит зазеваться – и об стенку лбом. Например, здесь не «болтают» в нашем земном понимании. Культура салонной беседы и small talk отсутствует напрочь. Это приводит в восторг полковника Газина, который если кому и позволяет трепаться, то разве что себе любимому. Но потом ты понимаешь: вовсе он не чесал языком, а много важного сказал… А вот и полковник, легок на помине.

– Почему не грузимся? Ускорить готовность!

Газин выглядел так, словно вот-вот лопнет, то ли со смеху, то ли от злости. И управление отряда рассаживалось по машинам, имея лица загадочные до невозможности. Ну и слава богу. Значит, наши неприятности скорее комические, чем трагические. А какие именно – проболтаются товарищи офицеры, никуда не денутся.

– Гена спрашивает, можно ли ему забрать Сорочкина.

– С целью?..

– С филологической. Пришел караван с дальнего юга, Гена давно хотел разобраться с их диалектом, он какой-то особенный. Ну и для нас это важно, мы южан-то едва знаем, пускай Сорочкин к ним приглядится.

– Поражает меня ваша наивность, советник.

– Я не наивный, я коварный. Надо вести себя так, будто у нас плохо с информацией и мы рады любой возможности. А чтобы выглядеть убедительно, следует верить в то, что говоришь.

– Поражает меня ваше лицемерие, советник!

Чего у полковника не отнять – за словом он в карман не лезет.

Я постарался лицемерно хмыкнуть в ответ.

Газин не оценил мои актерские данные, он думал о своем и глядел мимо.