Филиппа тоже освободило из Панкраца революционное восстание. И хоть был он измучен и уже стар, вернулся в армию, работал в министерстве обороны, пока не ушел на пенсию.

— О дворце Печека лучше не вспоминать… И сейчас там в музее хранится палка, которую гестаповцы сломали, избивая мою жену. Жаль, не могу познакомить вас с Властой. Сейчас она в санатории, в горах. Вышли мы из тюрьмы, а дом разорен, разграблен… Люди дали — кто подушку, кто простыни, кто рубаху. Лучше не вспоминать о том проклятом времени… Но рассказать вам о юном Тадеуше — мой долг.

Тадеуш — Павел Зуйкевич скрывался на квартире полковника, ожидая переброски в Жамберк. Когда Юлиус Филипп узнал, что Сулига и Колар схвачены в доме Глухи, он спрятал радиста в лесу: дом полковника стоял как раз на самой опушке. Утром 7 апреля Павел пришел из леса поесть и обогреться. И в этот момент нагрянули эсэсовцы. Павел бросился в кухню, чтобы через окно уйти в лес. Но гитлеровцы окружили дом со всех сторон. Павел стал отстреливаться. Потом уже в его теле насчитали сорок восемь пулевых ран. Он ничего не успел сделать, юный разведчик. Он даже не успел передать ни одной радиограммы. Он пал смертью героя…

В тот же час на другой конспиративной квартире, у Франтишека Хлады в городе Збраслав, был схвачен и второй радист, Юрий — Зенон Чех.

— А как сложилась его судьба, товарищ полковник?

— Тоже освобожден Красной Армией. Стал бравым офицером Войска Польского. Несколько лет назад умер…

Звонок в дверь. На пороге — высокий, косая сажень в плечах мужчина.

— Знакомьтесь, — представляет полковник. — Иосиф Чижинский, бывший ассистент генерал-коменданта криминальной полиции Праги.

Отлично! Имя Чижинского не раз упоминалось в связи с работой группы Сулиги, но узнать о деятельности ассистента шефа полиции пока удалось очень немногое.

— Я участвовал в подпольной работе вместе с другим ассистентом, Франтишеком Челедой, моим давним и верным другом. Помню, улыбается Чижинский, — как Колар пришел на первую встречу со мной, как раз в кафе недалеко от криминальной полиции. Кафе «У медвежонка». В карманах — пистолет, гранаты. На всякий случай. Не доверял, наверное?

— Не доверял, — соглашается Колар. — Думал: «С чего бы это высокие чины полиции занимались революционной деятельностью?»

— А потом хоть понял?

— Понял.

— Наверно, после того, как сделали тебе удостоверение?

— Отличная была книжица. Вездеход. Вот только на Хорнишера не подействовала. Но ты не об этом рассказывай. О главном.

— Да, сначала сделали документы для советских разведчиков, потом стали собирать для них секретную информацию. Однажды от своих людей я получил сообщение о большом складе боеприпасов в Тыниште над Орлицей. Вместе с точной картой передал Колару. Потом узнал: советская авиация разбомбила склад. Приятно. Была у меня возможность по служебным делам бывать на всех вокзалах. Узнавал о переброске воинских частей. А Челеда регулярно носил корреспонденцию от шефа криминальной полиции для генерал-коменданта гитлеровской жандармерии. По дороге он знакомился с этой корреспонденцией, узнавал о секретных приказах нацистов.

Когда Колара арестовали и нашли у него удостоверение, сделанное нами, — продолжал Чижинский, — к нам в полицию нагрянули гестаповцы, начался переполох. Но установить, кто подделал удостоверение, гестапо так и не смогло. И все же мы с Челедой решили скрыться. Жили у знакомых, каждый день меняли квартиры. И так до самого восстания. Ну а потом, конечно же, на баррикады. Сразу после победы ко мне домой пришли Колар и Йозеф Глухи.

— Значит, жив и Йозеф?

— Да, жив. С ним тоже — история похожая: освобожден буквально накануне казни. Когда вернулся домой, узнал, что сестры и мать тоже освобождены. А вот отец, чтобы не попасть в руки нацистов, покончил с собой…

После победы Йозеф снова вернулся на завод «Аэро». Работал несколько лет слесарем, контролером. Потом служил в армии, потом назначен в министерство иностранных дел…

Лиса-на-Лабе. Чистенький, тихий городок под Прагой.

Карела Цырына мы находим в сквере у ратуши. Сидит на скамейке, греется на солнышке. В молодой траве пасутся голуби. По дорожкам вышагивают молодые мамаши, катят перед собой кареты-коляски.

Карел Цырын с трудом возвращается к дням, отгороженным не только десятилетиями, а и всем строем жизни.

— Неохота вспоминать, будь они прокляты… В тот день я как предчувствовал. Сказал Вере: «Спрячь получше донесения, чтобы не нашли». А она: «Что у тебя за мысли?» Я на своем: «Вот увидишь, что-то случится…» Пришел на завод, только направился к цеху, а меня останавливают товарищи: «Карел, за тобой пришли какие-то штатские, гестапо, видать. Беги!» Я — назад. У ворот стоит машина знакомого шофера. «Жми, — говорю, — Франта, за мной нацисты пришли!» Приехал к Оливе, отцу Веры, предупредил его, и мы оба — в лес. Там встретились с партизанами. С ними и действовали. А когда услышали по радио: «Говорит восставшая Прага! Вызываем на помощь партизан!» — поспешили, конечное дело, на выручку. А Вера… Пусть Вера сама о себе рассказывает. Уже, наверно, вернулась с работы, если только в парикмахерскую не зашла. А я, вот видите, уже пенсионер. Хе-хе!..

Пока идем к дому Цырыновых, каждый встречный почтительно, первым, снимает шляпу. Знают и уважают здесь старого Карела.

Вера статна и красива. С модной прической: только из парикмахерской. Ищу на ее лице неизгладимую печать Панкраца. Нет ее. Время стерло.

— Как сказать… Зубы выбиты. И до сих пор снятся ночами кошмары. — Соглашается с мужем: — Да, он как предчувствовал, когда посоветовал мне спрятать донесения получше. Оказывается, гестаповцы пришли к соседям уже в обед и до следующего утра караулили его.

Наконец в пять утра ворвались. Ничего у нас не нашли. Меня избили, отвезли в Панкрац.

— Как же вы все выдержали, Вера?

— Наверное, отцовская закалка, коммунистическая. И посчастливилось, что в камере я оказалась с женщиной, которая была арестована уже давно. Она мне сказала: «Молчишь — бьют. Говоришь — все равно бьют. Это у них такой метод». И меня били, ох, как били! О том, что Карел не арестован, я узнала в Панкраце. Во время прогулки какой-то незнакомый человек шепнул: «Мужу удалось бежать». Кто тот человек, так и не узнала, больше его никогда не видела.

Вера накрывает на стол. Заваривает густой, крепкий кофе. Рассыпает по скатерти фотографии.

— Это я вскоре после освобождения. Кожа да кости.

— Сейчас вы выглядите намного моложе.

— Спасибо. Но это, наверно, действительно так. Вернулась я домой совсем больной. А потом отошла. Чего ж дома сидеть, когда надо помогать республике? Пошла на металлический завод «Кавона». С тех пор — металлист.

«Металлист» она произносит подчеркнуто, с гордостью.

— А еще о судьбе кого из боевых товарищей знаете?

— Ну, Кажа как работал, так и работает на станции Лиса. Видимся и с Вавринцем Корчишем, другом детства. Правда, теперь он далеко живет, в городе Литвинове. Вавринец стал научным работником. Руководит подготовкой аспирантов и рабочих-заочников на крупнейшем нашем химическом заводе имени Чехословацко-советской дружбы в Мосте.

На стене в квартире — грамота в рамке: «Президент Чехословацкой республики награждает за личную отвагу, проявленную в борьбе за освобождение Чехословацкой республики от вражеской оккупации партизанку Цырынову Веру медалью „За храбрость“».

— А где сейчас Сулига? — спрашивает Вера. — Как сложилась его дальнейшая судьба?

— А разве и он уцелел?

— Неужели вам никто не рассказал? Правда, никто лучше нас не знает… Когда революционные гвардейцы открыли двери нашей камеры, я выбежала в тюремный двор и увидела Сулигу. Он лежал на земле, истерзанный, избитый, не мог даже подняться. Кое-как я дотащила его до ближайшего убежища, потому что фашисты уже начали обстреливать Панкрац. Люди в убежище отдавали нам все, что у них было: еду, одежду. Помогли нам добраться до дома, где располагался медпункт повстанцев. Двое суток я не отходила от Сулиги. Он нуждался в срочной врачебной помощи. И его отправили в лазарет на той самой Карловой площади, где мы впервые встретились с ним… Передала Сулигу врачам, а сама вернулась домой, в Лису, — я и сама-то еле дышала. Карел был уже дома. Он так волновался, так ждал меня! — Вера смущенно и счастливо улыбнулась. — Ну а через несколько дней, 12 мая, мы оба приехали в Прагу, в лазарет, и увезли Сулигу к себе. У нас он лечился и отдыхал. Потом за ним приехали офицеры из штаба 1-го Украинского фронта. С тех пор мы ничего не знаем о нашем командире, — закончила свой рассказ Вера.