Правильно, а контора чья? – хитро прищурился Степан.
Хрен его знает.
Семеновой! Только на мужа сестры оформлена. Так что ей из бюджета аж дважды отстегнули. И за землю, и за подряд. А Лямзин помогал. Ну и себя не забывал. Баловал откатиком.
И как его не раскусили до сих пор? – удивился Николай, стряхивая с себя оцепенение.
Видать, все-таки раскусили. Лямзин в последнее время ходил по лезвию. Мне ж наш управляющий сегодня выдал, что, по слухам, покойника травили этими, как их, анонимками. Типа, всё знаем, всё расскажем кому надо. Доложим губернатору. Ну или что-то в этом духе. Вот он и мандражировал.
– Значит, доносчик его и убил? – выпалил Николай.
Степан зацыкал, махнул на него рукой:
Это только слухи, и ты лучше помалкивай.
В коридоре снова раздались отдаленные звуки, гул шагов, чьи-то неразборчивые восклицания. Степан встал, приоткрыл дверь, выглянул наружу, пожал плечами, потом метнулся на свое рабочее место и заерзал мышкой компьютера в поисках новых известий. Николай тоже уставился на экран, на страницу городского форума. Обсуждали убийство министра. Но взгляд его плавал, и он не мог сосредоточиться. «Возрастной жир боится, как огня, обычной дешевой…» – завлекала его яркая пульсирующая картинка сбоку. «Чтобы в 65 лет выглядеть на 43, возьмите в привычку за 10 минут до сна…» – не договаривала вторая. Отовсюду моргали висящие бока, розовые бородавки, раздувающиеся до третьего размера женские грудки.
Степ, у нас же перерыв вроде. Я с дочкой обещал пообедать, – произнес наконец Николай, отрываясь от экрана. – Через час вернусь.
Давай, – отозвался Степан не глядя.
Николай спешно оделся и вышел на улицу. Было ветрено, зябко, промозгло. Иногда в лицо ударяла заблудшая капля. Небо как будто распарывалось по швам на серые, клочковатые лоскуты. Николай вспоминал потерянный взгляд Лямзина. Выходит, за ним и вправду следили. Это не паранойя, а ровно наоборот. Или ровно наоборот – это тоже диагноз? Кажется, прония. Когда веришь в заговорщиков, которые пытаются тебя не погубить, а спасти. В памяти всплыла некстати история учителя музыки из Хорватии, пережившего одно крушение поезда, одно авиапроисшествие, три автоаварии. Два раза горел, один раз тонул в ледяной воде. Падал в пропасть – зацепился за дерево. Невидимое спасение.
Путь Николаю преградил одноногий молодой мужчина в военной форме, на старых деревянных костылях. Резиновые рубчатые наконечники костылей ввинчены в мокрую грязь, на грудном кармане куртки – бант из георгиевской ленточки, на загорелом лбу – гармошка морщин.
Не будет сигаретки ветерану Донбасса? – вежливо поинтересовался безногий.
Не курю, – ответил Николай и, аккуратно обогнув ветерана справа, двинулся дальше, к своей машине.
Слушай, ты, борзый, – застучал ветеран костылями следом, – пока ты грел свою задницу в тылу, я нашу общую родину защищал, понял?
Понял, – покорно ответил Николай, роясь в кармане в поисках ключей.
Я за таких же русских, как ты, ноги лишился.
Я вас не просил, – ответил Николай.
Дай на протезы, добрый человек. На лекарства дай, а! Нас, ветеранов, чинуши кинули! Поматросили и бросили! Пожертвуй пару тысяч, слышишь! – голос попрошайки вдруг резко стал добрым, масленым.
Николай молча полез в машину, а ветеран кричал все громче и громче, пока не раззадорил сам себя до ругани.
Да ты не лучше фашистов, унитаз обдолбанный. Я, гондурас вареный, твои номера запомнил, понял? Я не один, нас много! Мы тебе, педрила, капот расцарапаем…
Дальнейшие угрозы потерялись в реве заводящегося мотора. Николай медленно развернулся. «Фашист! Фашист!» – снова послышался ор разгневанного ветерана, и машина стала осторожно выезжать со двора, еще залитого глубокими лужами после вчерашнего ливня. В зеркале заднего вида дрожало отражение одноногого. «Еще десять лет, – подумалось Николаю, – и людям начнут выращивать конечности искусственно, только плати». Нужна только чья-нибудь мертвая нога. Каркас. Потом добавляешь туда мышечные клетки нового хозяина, кладешь в инкубатор, подключаешь кислород… Можно ли было оживить Лямзина? Искусственное дыхание. Николай даже не попробовал. Возможно, тот был еще жив. Как определить? Заявление о смерти – статья 66…
После бессонной ночи голова его работала вполсилы. Дома жена допрашивала, где он так промок. Соврал, что не мог завести машину, толкал сзади. Придавал импульс. Импульс – масса, умноженная на скорость? Кажется, так. Скорость семяизвержения – пятьдесят километров в час… Николай посмотрел на качающуюся стрелку спидометра, потом выше, на лобовое стекло – и вдруг заметил, что под дворником к стеклу прижата сложенная бумажка. Он затормозил, выскочил из машины, выковырял пальцами… Плотный лист для принтера, черные порошковые чернила. Крупными буквами горизонтально отпечатано: «Убийца». Всего одно слово. Николай одеревенел. Кто? Кто подложил бумажку? Он оглянулся воровато. На выезде со двора – никого. Только усталая мамаша тащила за собою мальчика с ранцем и угрюмо чесал куда-то мужчина с пакетом. Ветеран, неужели ветеран?
Николай вернулся в машину смятенный и газанул. Руки на баранке дрожали, и несколько минут в мозгу его копошилась одна тяжелая чернота. Потом из обрывков начали складываться мысли. Положим, записку подсунул одноногий, но кто его нанял? Наняли или сам? И зачем, и зачем Николай не дал ему денег? Ведь можно же было отстегнуть. А если не калека, то кто? Выходит, за ним следили.
Брошенная записка тряслась на соседнем сидении. «Убийца!»… Николай соображал, как вычислить автора. Говорят, раньше по шрифту можно было выйти на печатную машинку. Легко ли по чернилам узнать номер принтера? И если да, то справится ли сам, без криминалистов? Но подумав о криминалистах, Николай совсем расквасился. Вот если бы чернила были цветными. Он слышал, что цветные принтеры кодируют свой автограф на каждом листе бумаги. Маленькими, еле видимыми желтыми точками.
Впереди остановился троллейбус. В мутном заднем стекле колыхались размытые лица пассажиров. Показавшийся снаружи водитель в оранжевой жилетке полез на заднюю лесенку присобачивать троллейбусу отцепившиеся рога. Троллейбус… В Мурманске самый северный в мире, а самая длинная линия где? В Крыму? Водитель кончил возиться с проводами и бодро спускался вниз. Водитель – это ведь от слова «предводитель», начальник? Или от чего? А шофер по-французски «кочегар», дочь говорила. Почему кочегар? Видать, потому, что первый транспорт топили углем. Поезд возник раньше автомобиля… Троллейбус медленно тронулся, и Николай почему-то – за ним, не объезжая.
Ему захотелось выбросить треклятую записку. Но как? В окно? Он дотянулся до соседнего кресла правой рукой, развернул бумажку, покосился на нее. «Убийца!» Да еще и с восклицательным знаком. Может, кто-то из коллег? Беляева, озлобившись, улепетнула куда-то. Николай представил, как она, ссутулившись, запихивает бумажку под дворник. Но откуда она узнала? Нет, это все бред, это ему снится. Снится. Николай схватил листок, смял что есть силы и не глядя вышвырнул в спущенное стекло, под мокрые колеса. И тут же услышал, как громко, требовательно заурчал его живот. Но остановиться, отдышаться, зайти в кафе поесть он был не в состоянии, пальцы все еще не желали уняться от дрожи. «Кто, кто, кто», – бормотал Николай, но уже автоматически, тупо, как заводской станок, как пулемет. Одно и то же, одно и то же.
В какой-то момент он понял, что едет по тому самому маршруту. Миновал перекресток, на котором к нему в машину впрыгнул Лямзин, – рядом, в элитной новостройке и вправду обитала Семенова, с которой покойный якобы крутил амуры. А теперь движется в сторону обходной, по вчерашним коричневым лужам. Живот заурчал снова. Вдруг нестерпимо захотелось горячих щей. «Вот только гляну, что там…» – думал Николай, сам не понимая, что именно он хотел увидеть на злосчастной обочине. Неужели труп Лямзина? Но вместе с Лямзиным в голову лезла дымящаяся похлебка. Щи да каша – пища наша. А где щи, там нас и ищи. Жена варит неплохо, а он лучше. Главное, чтобы капуста в щах была кислая. И мяса побольше. Свиные ребрышки. Неандертальцы, говорят, тоже готовили суп. Варили бульон в кожаном мешке, но только для больных и беззубых.
