— Gregoir, — сказала тихо молодая женщина.

— Гриша, — окликнула она его сильнее.

Словно очнувшись от тяжких и властных грез, Григорий Александрович повернул к ней свою голову. Глаза его были почти безумны. Он смотрел на нее, не видя.

— А… ты, — сказал он наконец, видимо, с большим трудом.

Лицо его было очень бледно. Концы губ слабо дрожали. Оболенская не видала никогда еще своего мужа таким слабым и бессильным. Она хотела ему крикнуть: «Опомнись, что с тобой?» Но вместо слов из ее уст вырвался слабый, бессвязный стон. Она закрыла голову руками, словно защищаясь от удара, отвернулась и быстро пошла прочь.

«Что это, что?» — думала она, — пытаясь очнуться от кошмара внезапно нахлынувших, разорванных чувств, предчувствий и круговоротов мысли. Напрасно она искала объяснений, перебирала прошлое и нигде не находила ответа. Она чувствовала только, что ей грозит что-то страшное и злое, что вот-вот ворвется в ее жизнь, скомкает, уничтожит благополучие ее и мужа.

Всегда ей был несколько непонятен ее муж; несмотря на близость и любовь, они были все еще далеки друг от друга, последних слов не было сказано между ними. Елена Владимировна прекрасно помнила то впечатление, которое он производил на нее во время их первых встреч. От всех ее знакомых Григорий Александрович отличался тем, что совершенно, казалось, не ценил и не интересовался, чем интересовались люди ее окружавшие, словно его внимание было направлено на какие-то отдаленные и скрытые цели. Казалось, он несколько тоскливо, но в общем терпеливо сносит тяготу дней, его высокая фигура лишь придавлена, но не согнута бременем жизни и ее страстями. Она хорошо помнила, что ей был тягостен его темный и ровный взгляд, которым он иногда глядел на нее, словно оценивая и взвешивая. Она думала, что он считает ее за дурочку.

И она полюбила его романтически и неотступно, с обожанием, почти институточным. Ей было очень досадно, что он это сразу заметил и принял, как должное. Между ними не было сказано и двух слов о любви, а все уже считали их за жениха и невесту.

Однажды, когда она гуляла вместе с Григорием Александровичем, он заставил ее сесть на скамью, сложить на коленях руки, сам стал на колени перед ней и целовал ей руки. Она покорно исполняла его волю. Нервный трепет пробежал по ней, когда он прикоснулся страстными губами к ее рукам, потом поднял голову, мерцающими темными глазами посмотрел на нее и тихо произнес:

— Спасите меня.

Она не поняла его слов, она только почувствовала, что он несчастен. Она никогда не пыталась догадываться и никогда его не расспрашивала.

На другой день он приехал к ним просить у родителей ее руки. Они были обручены.

Теперь она хорошо сознавала, что даже в наиболее интимные минуты ее муж был чужд ей. Но, может быть, благодаря этому она так его любила, любила и мучилась своей любовью.

Взволнованная и тревожная, Елена Владимировна прошла в павильон мужа и решилась там его ждать. Она сидела в кресле перед письменным столом, вновь и вновь вспоминала сцены своего бывшего романа, темные неопределенные слухи, ходившие когда-то про Григория Александровича, теперь почти забытые. Она рассматривала его книги и бумаги, желая узнать, чем он теперь занят. Взгляд ее скользнул по знакомым предметам: все прежнее, математика и статистика, государственное право и политическая экономия, мужские скучные занятия. Она оглядела и комнату, где муж ее был наедине с самим собой. Это была очень большая, светлая комната. Окна ее выходили в сад, мебели было мало. Каждая вещь стояла на своем месте, строго, важно и спокойно. «Такая и должна быть комната мужчины», — подумала она.

Тем не менее, у нее было чувство, что здесь, среди этих вещей, есть какой-нибудь след безумия, некое проявление его. Она обошла всю комнату, внимательно рассматривая вещи, которые должны были выдать тайну, которую таит душа их хозяина.

Взгляд ее упал на турецкий диван, над которым было развешено драгоценное оружие, старые ружья, сабли, рапиры; среди них в сторонке маленький дамский револьвер. Темные слухи, когда-то ходившие про Григория Александровича, смутно вспомнились ей.

Она сняла револьвер со стены, разомкнула его. Он был шестизарядный, одной пульки не хватало. Несомненно, это был тот самый револьвер, о котором ей как-то вскользь рассказывал Григорий Александрович. Теперь она вспомнила.

Это было незадолго до их замужества. В их уезде, недалеко от них случилось несчастье: самоубийство одной барышни, Ксении, из родовитой семьи. В роду были случаи безумия. Про ее дедушку рассказывали, что он содержал целый гарем дворовых девок, сек их голых на морозе, тешился истязаниями. Дворня убила его. Отец ее был не от мира сего. Не то меланхолик, не то святоша и мистик. Жил большей частью за границей. Скоро умер; Ксения, наследница его крупного состояния, жила одна с дальней родственницей в имении.

Это была эмансипированная барышня, гордая и замкнутая. Редко с кем водила знакомство. Часто ездила за границу.

Елена Владимировна раза два ее видала. Высокая девушка, миловидная, с немного угловатыми манерами, но обладавшая прирожденной грацией. Лицо бледное. Пристальный взгляд, очень скорбный, очень человечный. В то же время впечатление властной страстности. Что-то темное, скрытое и опасное было в ней. Говорили, что Григорий Александрович за ней очень ухаживал. Часто их видели вместе на прогулках верхом. Потом произошло это несчастье. Ксению нашли застрелившейся в лесу мужики, ездившие в город. В кустах стояла привязанная верховая лошадь. А рядом с трупом валялся маленький револьвер, который Григорий Александрович выпросил себе на память, и который висел теперь на стене среди прочего оружия.

Больше ничего не знала Елена Владимировна. Больше ничего не рассказал ей ее муж. Таковы были и слухи, ходившие тогда. Но теперь необычайная ревность и подозрения мучили ее: любил ли ее муж таинственную Ксению, что произошло перед роковым концом, почему произошло самоубийство, зачем этот жестокий сувенир?

Тут же, в павильоне, она написала письмо одному бывшему своему поклоннику и другу ее мужа. Она просила его немедля приехать. Сейчас же. Очень нужно.

Написав, она быстро встала, сама пошла на конюшню, вызвала кучера.

— Ты сейчас же отвезешь это письмо Орлову и вернешься назад с ответом.

Потом пошла к себе.

Долго сидела в одиночестве. Вечерний чай был допит, Григорий Александрович не пришел. Она ждала его.

— А может быть, все разъяснится. Я спрошу его. Будет опять хорошо.

Было уже <1/2> часов ночи, когда она спустилась с террасы. Было тихо и влажно. Над вершинами дерев стояла царственная луна, неотразимая в своем влиянии. Елена Владимировна вышла в светлую полосу; закинув голову, глядела на луну, и луна покрыла ее серебряным, мглистым своим покровом. Дивно ей стало. Все дневное отступало. Действительность исчезла. Страна призраков и духов открылась ей. Иным биением ощутила она пульсы жизни. В ее душе возникла великая решимость, желание борьбы и неведомых страстей.

Глухо застонала она, как стонут под влиянием темных кошмаров весенних ночей. Словно звериные звуки вышли из уст ее.

Николай Сергеевич Орлов приехал к завтраку. Встретились, как старые знакомые, просто и сердечно. После кофе, Елена Владимировна приказала запрячь шарабан и предложила Орлову с ней совершить маленькую прогулку. Правила она сама.

— Зачем вы меня звали? — спросил Николай Сергеевич, когда они выехали из деревни. И тот круг скрытых интересов и страстей, которым были связаны эти люди, внезапно обнаружился.

— Узнаете сейчас, — ответила ему быстро Елена Владимировна и шибко погнала лошадь по дороге.

Они приехали в лощину небольшой речки, которая вилась среди холмов. Кругом был лес. На одной из полян у большого серого камня оставила лошадь Елена Владимировна, и вышли из экипажа.

— Привяжите где-нибудь лошадь, — сказала она Орлову, не глядя на него.

И когда он сделал приказанное, они повернула к нему свое гордое лицо и сказала глухим голосом: