— Я думаю, Уотсон, неплохо было бы полчасика отдохнуть, — прошептал Холмс, когда мы устроились в креслах. — Погасите, пожалуйста, свет.

— Но, дорогой друг, если существует какая-то опасность, гасить свет — это чистое безумие, — запротестовал я.

— В темноте никакой опасности нет.

— Мне кажется, было бы лучше, — серьезно заметил я, — если бы вы были со мной откровенны. Вы ясно дали понять, что птиц поместили сюда с определенной целью, но в чем же заключается опасность, которая может грозить только при свете?

— У меня есть свои соображения по этому поводу, Уотсон, но все-таки лучше подождать и посмотреть. Хочу только обратить ваше внимание на дверцу топки в верхней части печи.

— Она выглядит вполне нормально, обычная дверца, на всех печах есть такие.

— Правильно. Но разве не странно, что на железной печи топка закрывается свинцовой дверцей?

— Великий Боже, Холмс! — воскликнул я, начиная что-то понимать. — Вы хотите сказать, что этот субъект Уилсон трубами соединил печь в подвале с теми, что расположены в спальнях, для того, чтобы рассеивать какой-нибудь смертоносный яд и уничтожать своих родичей, желая прикарманить их состояние? И поэтому в его собственной комнате не печь, а камин. Теперь я понимаю.

— Вы не так уж не правы, Уотсон, хотя я подозреваю, что господин Теобольд Уилсон гораздо изобретательнее, чем вам кажется. Он обладает двумя качествами, которые необходимы удачливому убийце: беспощадностью и воображением. Но будьте же умницей, погасите лампу и давайте немного отдохнем. Если мой ответ на эту загадку окажется верным, нашим нервам предстоит весьма суровое испытание.

Я удобно устроился в своем кресле и, испытывая некоторое утешение при мысли о том, что с тех самых пор, как нам пришлось заниматься делом Себастьяна Мура, я всегда ношу с собой в кармане револьвер, попытался найти какое- нибудь объяснение, которое помогло бы мне понять смысл предостережения, скрытого в словах Холмса. Но я, очевидно, был больше утомлен, чем предполагал. Мысли мои все больше и больше путались, и я наконец задремал.

Проснулся я оттого, что меня тронули за руку. Лампа снова горела, и надо мной склонился мой друг, отбрасывая черную тень на потолок.

— Простите, что тревожу вас, Уотсон, — прошептал он. — Но долг призывает нас.

— Что нужно делать?

— Сидите спокойно и слушайте. Пеперино поет…

Эти несколько минут ожидания я запомнил надолго. Холмс наклонил абажур таким образом, что свет падал на противоположную стену с окном, возле которой стояла изразцовая печь с висящей над ней клеткой. Туман сгустился, и лучи света от лампы, пройдя сквозь стекло, терялись в светящихся облаках, что клубились за окном. Душа моя была омрачена предчувствием несчастья. Вся окружавшая обстановка и без того казалась мне достаточно мрачной, а тут еще эти жуткие, словно потусторонние звуки, которые, то понижаясь, то снова взмывая вверх, лились и лились из птичьей клетки. Это было что-то вроде свиста, который начинался с низкого гортанного клокотания, а потом, медленно повышаясь, заканчивался единым мощным аккордом, который разносился по всей комнате, напоминая звон огромного хрустального бокала. Этот звук, непрестанно повторяясь, обладал каким-то гипнотическим действием, так что настоящее начинало как бы растворяться и мое воображение уносило меня сквозь защищенное туманом окно в буйные заросли тропических джунглей. Я потерял счет времени, и только тишина, наступившая после того, как птица внезапно смолкла, вернула меня к реальности. Я взглянул на противоположную стену, и в тот же миг мое сердце, дав один мощный толчок, казалось, перестало биться окончательно.

Печная дверца медленно поднималась.

Мои друзья прекрасно знают, что я не отличаюсь ни слабыми нервами, ни чрезмерной впечатлительностью, но тем не менее я должен признаться, что, когда я смотрел, крепко вцепившись в ручки кресла, на ужасную тварь, которая медленно вылезала наружу, я почувствовал, что мои руки и ноги отказываются мне повиноваться.

Дверца приоткрылась на дюйм или немного больше, и в образовавшейся щели показалась копошащаяся масса каких-то мохнатых члеников, которые пытались за что-нибудь уцепиться. А затем в мгновение ока она выскочила на поверхность и замерла, стоя на верхушке печи. Мне доводилось видеть огромных южноамериканских тарантулов — пожирателей птиц, их вид всегда приводил меня в ужас, но они казались вполне невинными по сравнению с отвратительной тварью, которая предстала нашему взору. Размерами страшилище превосходило большую тарелку, у него было жесткое, гладкое, желтоватое тело, окруженное грозно торчащими лапами, сложенными таким образом, что создавалось впечатление, будто чудовище приготовилось к смертельному прыжку. На нем абсолютно не было волос, если не считать пучков жесткой щетины, торчавших возле суставов ног, а над желтыми блестящими челюстями, напоенными ядом, зловещим блеском сверкали в свете лампы бусинки глаз.

— Не шевелитесь, Уотсон, — прошептал Холмс, и в его голосе слышались нотки ужаса — ничего подобного я до этих пор от него не слышал.

Этот звук насторожил чудовище, и одним молниеносным прыжком паук перескочил с печи на птичью клетку, а потом, прыгнув на стену, закружил по ней, по потолку и снова по стене с невероятной скоростью, так что невозможно было уследить за его движениями.

Холмс бросился вперед, словно одержимый.

— Бейте его, бейте! — хрипло кричал он, нанося своей клюшкой удар за ударом по тени, которая металась по стенам.

Задыхаясь от густой пыли, висевшей в воздухе от разбитой штукатурки, перевернув по дороге стол, я бросился на пол, когда огромный паук перескочил одним прыжком через всю комнату, и попытался защищаться. Холмс кинулся ко мне, размахивая клюшкой.

— Оставайтесь на месте! — кричал он, и одновременно с его криком и — бум… бум… бум… — ударами клюшки вдруг раздался отвратительный хлюпающий звук. Какое-то мгновение мерзкая тварь еще висела на прежнем месте, а потом, медленно скользя, шлепнулась вниз и осталась лежать неподвижно на полу — только лапы еще шевелились, пытаясь за что-нибудь уцепиться.

— Благодарение Богу, что он промахнулся, когда прыгнул на вас! — задыхаясь, проговорил я, поднимаясь на ноги.

Холмс ничего не ответил, но в этот момент я, подняв глаза, увидел в зеркале его лицо — бледное напряженное лицо, на котором застыло непонятное мне выражение.

— Боюсь, что теперь ваша очередь, Уотсон, — спокойно сказал мой друг. — Он, оказывается, не один.

Картина, которая представилась моему взору, когда я резко обернулся назад, останется в моей душе до конца жизни. Шерлок Холмс стоял не шевелясь на расстоянии двух футов от печки, на верхушке которой, присев на задние лапы, весь дрожа от напряжения перед прыжком, сидел еще один огромный паук.

Я прекрасно понимал, что достаточно сделать какое-нибудь неосторожное движение, и чудовище немедленно прыгнет, и поэтому, достав с величайшей осторожностью револьвер, я выстрелил в упор.

Сквозь пороховой дым я успел рассмотреть, как отвратительное насекомое съежилось, а потом, медленно опрокинувшись назад, свалилось в открытую дверцу печки. Что-то скользнуло вниз, царапая стенки, и наступила тишина.

— Он провалился в трубу! — крикнул я, чувствуя, как дрожат у меня руки от пережитого волнения. — У вас все в порядке, Холмс?

Он посмотрел на меня, и в его глазах я прочел какое-то необычное выражение.

— Благодаря вам, старина, — спокойно ответил он. — Если бы я только пошевелился… Но что это?

Внизу хлопнула дверь, и через мгновение мы услышали быстрый топот ног по усыпанной гравием дорожке.

— За ним! — крикнул Холмс, кидаясь к двери. — Ваш выстрел спугнул его, показав, что игра закончена. Нельзя дать ему скрыться!

Однако судьба распорядилась иначе. Несмотря на то, что мы стремительно сбежали по лестнице и бросились в сад, Теобольд Уилсон слишком сильно нас опередил, к тому же у него было то преимущество, что он гораздо лучше ориентировался. Какое-то время мы слышали далеко впереди звуки его шагов по пустынным дорожкам, ведущим к реке, но потом они окончательно замерли вдалеке.