Он делает всё так, как хочу я, как я вижу каждую сцену, так он её и играет. Он прислушивается к каждому замечанию, он реагирует на каждое движение партнёра. Как там говорил Ренат? Работать с ним одно наказание? Да работать с ним одно удовольствие. И всё было бы отлично, если бы не одно «но»… видеть его перед собой каждый день и не иметь возможности поговорить с ним, потому что я не знаю, а хочет ли он со мной разговаривать, чувствовать его рядом и не иметь права прикоснуться к нему — невыносимо, так невыносимо, что ощущается физически эта нехватка такого необходимого мне кусочка моего персонального счастья.

Срыв происходит лишь однажды, когда снимаем объяснение Гамлета с Офелией.

Варя Антонова, Офелия, нежная и хрупкая выпускница «Щуки», приглашённая на эту роль ввиду большого таланта, подходящего типажа и незамыленного лица, горестно вскинув на Гамлета большие и полные печали глаза, произносит с надрывной тоской в голосе:

— Разве для красоты не лучшая спутница порядочность?*

Гамлет, нервно дёргая плечом, отвечает:

— О, конечно. И скорей красота стащит порядочность в омут, нежели порядочность исправит красоту. Прежде это считалось парадоксом, а теперь доказано. Я вас любил когда-то.

Офелия в смятении опускает вниз глаза:

— Действительно, принц, мне верилось.

Гамлет отворачивается от неё, словно задумавшись, смотрит в сторону, потом быстро поворачивается к ней и так же быстро говорит:

— А не надо было верить. Сколько ни прививай добродетель к нашему грешному стволу, старины не выкурить. Я не любил вас.

Офелия молчит, выдерживая паузу по Станиславскому, потом тихо отвечает:

— Тем больней я обманулась.

И тут Илай вместо того, чтобы говорить в камеру, как это прописано в сценарии, поворачивается ко мне и отрывисто бросает короткими фразами, глядя мне в глаза:

— Я и сам — сносной нравственности. Но и я стольким мог бы попрекнуть себя, что лучше бы моя мать не рожала меня. Я очень горд, мстителен, самолюбив. И в моём распоряжении больше гадостей, чем мыслей, чтобы эти гадости обдумать, фантазии, чтобы облечь их в плоть, и времени, чтобы их исполнить. Какого дьявола люди вроде меня толкутся меж небом и землёю? Все мы кругом обманщики.

Все на съёмочной площадке замирают: от актёров до осветителей, Миронов оглядывается на меня, окаменевшего в своём кресле, на площадке тишина, все ждут моей команды. Я нахожу в себе силы, чтобы остановить съёмку, команда: «Камера, стоп», и все выдыхают.

Я объявляю о перерыве, надо перевести дух от этой выходки Ильи, встаю и иду в свой кабинет. Надо отдышаться, чтобы понять, зачем эта странная демонстрация, и что именно хотел мне продемонстрировать Фролов этим эпатажным поступком. А ведь он хотел, и это что-то было очень важным для него.

Ответов у меня нет, их и не было никогда.

Ещё один такой выплеск — и я сорвусь, а что будет после моего срыва — пути могут быть абсолютно непредсказуемы.

Захожу в свой кабинет, открываю настежь окно, прохладный ветер тут же наполняет лёгкие колючим воздухом, я вдыхаю полной грудью, прислоняюсь к стеклу горячим лбом.

Нет, это не конец моим испытаниям на сегодня, за спиной шаги… я знаю, кто это… актёр должен доиграть эту сцену до конца… Ведь это не Илья Фролов, это Илайя Голденбрег, как же он позволит, чтобы его зритель остался без полного видения сюжета.

Я не поворачиваюсь, а он подходит ко мне сзади, совсем близко, так близко, что чувствую его тепло, передающееся мне по незримым, но таким прочным каналам, его дыхание, обжигающее мне шею сотнями маленьких острых игл, тихий шёпот, пробирающий до самого дна:

Я — Гамлет. Холодеет кровь,

Когда плетёт коварство сети,

И в сердце — первая любовь

Жива — к единственной на свете.

Голос Ильи становится громче, проникновеннее, сколько ты готовился к этому выступлению, Ила? Репетировал, планировал высказать мне всё одному тебе доступным способом, и он оказался самым действенным. Я не поворачиваюсь к нему, а он продолжает:

Тебя, Офелию мою,

Увёл далёко жизни холод,

И гибну, принц, в родном краю

Клинком отравленным заколот.**

Тут я чувствую его руки на своих плечах. Он сжимает их, я прикрываю веки, так хочется повернуться к нему, глаза в глаза, потеряться в его взгляде, утонуть в нём, а дальше будь, как будет.

Но я держусь, я лишь впитываю через ткань рубашки тепло его рук, стараюсь запомнить, зафиксировать в памяти это ощущение, которое будет греть меня потом. Он прижимается щекой к моим волосам, вдыхает полной грудью, пальцы на плечах сжимаются ещё сильнее. Я каменею, горячее томление разливается по всему телу, как будто и не было этих шести лет, которые пронеслись мимо шестью вечностями.

Вот он, мой Ила, такой родной, совсем рядом, ну же, повернись к нему, обними его и скажи, что ты жил все эти годы только мечтой о нём. Но я стою и ничего не делаю, лишь изо всех сил закусываю губу, чтобы боль держала меня в реальности, чтобы не сорваться в бездну, из которой потом будет так трудно выбраться, потому что мотивы, которые движут сейчас Ильёй так же туманны, как и его спонтанный поступок перед всей бригадой.

Как раньше, всё, как раньше — игра на публику, чего ты добиваешься, скажи мне.

Он молчит за моей спиной, мы стоим так минут десять, потом он вздыхает, чуть наклоняется, мажет губами по моей шее, отчего острая дрожь пробивает по всему позвоночнику, судорожно ещё раз сжимает мои плечи и отрывисто говорит:

— Прости. Мне просто надо было проверить.

— Что проверить? — тут я поворачиваюсь к нему, а он, уже отступая от меня на несколько шагов, отвечает, глядя за мою спину в открытое окно:

— Мне надо было знать, осталось ли ещё что-то…

— И как? — через силу спрашиваю я. — Ты проверил?

— Да. Я проверил, — кивает он, отворачивается и покидает мой кабинет.

_________________________________________

* Далее по пьесе У. Шекспира «Гамлет»

**А. Блок

========== Шесть лет ради… ==========

— Как там твои съёмки? — спрашивает Ренат в один из редких спокойных вечеров, которые мы проводим вместе.

У него в последнее время тоже слишком плотный график, он редко бывает дома, возвращается напряжённый и уставший. На мои вопросы лишь отмахивается. У него такой вид, будто он всё время хочет сказать мне что-то, но в последний момент резко меняет своё решение.

— Основной материал отснят, — говорю я, не отрываясь от сценария. В голове мелькает пара моментов, которые хочется подправить.

— С ума ещё не сошёл от своей звезды? — неожиданный вопрос заставляет меня в недоумении поднять голову и посмотреть на своего парня.

— Что ты имеешь в виду? — растерянно спрашиваю я.

— Я имею в виду его вздорный характер, — поясняет Ренат. — А ты что подумал?

А действительно, что я подумал? Сошёл ли я с ума от своей звезды? Да, я сошёл с ума, я схожу по нему с ума каждую секунду, каждую минуту, я любуюсь им, брежу им, но я ни за что не дам ему убедиться в этом, почувствовать его власть над собой.

Я сам не понимаю своего упрямства, почему я не сделаю шаг ему навстречу? Потому что рано или поздно мы отснимем весь материал, и он улетит домой, а я останусь тут и буду снова склеивать своё сердце. Мне и в первый раз пришлось так нелегко, что до сих пор болят старые шрамы, что случится во второй раз предугадать невозможно, слишком сильное действие у наркотика под именем Илай, чтобы бросить после первой дозы.

— Я ничего не подумал, — с деланым равнодушием отвечаю я. — Просто не понял сути вопроса. Илай отлично справляется, работать с ним легко.

— Мы точно об одном и том же человеке говорим? — Ренат скептически хмурит брови. — Насколько я помню, большей сволочи я в жизни не встречал.

— Ты так и не сказал мне, по какому поводу ты с ним вообще встречался, — вспоминаю я наш прошлый разговор на эту тему.

Ренат замолкает, думает, прикусывает губу, потом качает головой:

— Забудь, это абсолютно скучная и неинтересная история.