Эмоциональный откат, усугублённый навалившимся похмельем, давит тяжестью на и без того отказывающееся подчиняться тело. Усталость, желание закрыть глаза, провалиться в спасительное забытье — всё это толкает Андрея вперёд, в тут же раскрывшиеся в объятии руки его персонального демона.

— Пусти меня, — бормочет сквозь сжатые губы Андрей, не пытаясь отстраниться. — Пусти меня, сука.

— Я пущу тебя, — мягко говорит Харон, прижимая к себе своё непокорное счастье. — Провожу тебя до твоего номера и тут же пущу.

— Нехер меня провожать. Я сам… — кажется, что парень пьянеет по новому кругу, настолько затормаживаются его реакции.

— Сам, сам, родной, — Харон внутренне удивляется своему терпению, но подумать об этом он успеет потом. — Тс-с-с, давай, мой хороший, вот та-а-к, пошли. Всё хорошо будет.

До отеля они добираются достаточно быстро — к счастью, он недалеко. В холле натыкаются на тётку-администраторшу, которая во все глаза пялится на двоих абсолютно мокрых парней, один из которых ещё и босиком. На светлой плитке остаются капли воды и грязные, влажные следы ног Харона.

— Боже, — единственное, что может произнести администратор, глядя на это явление.

— Я понимаю, что не положено, — улыбается Харон и двигает по стойке рецепшн ещё одну купюру, мысленно радуясь, что хотя бы деньги остались сухими — поясной кожаный кошелёк не промок в море. — Но мой друг слегка перебрал, сам идти не в состоянии. Я провожу.

Администратор молча выкладывает ключ на стойку, и Харон тащит Андрея в лифт. Оказавшись внутри кабины, Андрей слегка включается, пытается вырваться, но Харон держит крепко, продолжая, как заведенный, повторять «всё хорошо» и «всё в порядке». В номере Харон подталкивает парня к двери санузла. Тот вяло сопротивляется, но позволяет стащить с себя мокрую одежду и заходит в душевую кабину. Харон ждёт с полотенцем в руках и сразу же обнимает им вышедшего из душа парня. Движения того всё ещё замедленны, реакции заторможены. Харон укладывает своё наваждение в постель и стоит посреди номера. Парень лежит и смотрит в потолок. Харон не знает, что делать и нужно ли вообще что-то делать. Но такая реакция напрягает его ещё больше. Лучше бы истерика, ор, обвинения, драка, что угодно, только не такая вот апатичность. Именно в подобном состоянии люди чаще всего решаются на какие-то фатальные поступки. Его нельзя оставлять одного.

— Я останусь, — Харон опирается на стол, садиться в кресло в мокрой одежде не очень приятно. — Утром уйду. Сейчас, сам понимаешь, добраться мне нечем. Мог бы пешком, но босиком тоже как-то не очень удобно.

Парень поворачивает голову на звук голоса Харона и смотрит будто бы сквозь него.

— Слышишь меня? — Харон пытается добиться хотя бы подобия понимания. — Я не сделаю тебе ничего плохого. Вообще ничего не сделаю. Можешь на этот счёт не переживать. Я просто дождусь утра и уйду.

— Да делай, что хочешь, — равнодушно выдыхает парень и отворачивается к стене.

Харон выжидает некоторое время, а когда слышит ровное глубокое дыхание, подходит к кровати и заглядывает за плечо лежащего. Его веки плотно сомкнуты, ресницы слегка подрагивают, лицо бледное, а под глазами залегли глубокие тени. Поставив на тумбочку у кровати минералку из мини-бара номера и стакан, Харон уходит в душ. С удовольствием снимает с себя мокрую футболку и неприятно липнущие к ногам джинсы. Развешивает это всё вместе с одеждой хозяина номера на сушилке. Немного сомневается насчёт рубашки парня — теперь её осталось только выбросить, но вешает и её. Затем долго стоит под горячим душем и, надев белый отельный халат, выходит из санузла. Глянув ещё раз на спящее наваждение, глубоко вздыхает и выходит на балкон. Курить хочется неимоверно, но сигареты вместе с зажигалкой безнадёжно промокли в кармане джинсов. В холле гостиницы — он видел — есть автоматы, сигареты можно купить, но это лишний раз попадаться на глаза администраторше. Харон терпит, сидя в плетёном кресле на балконе и разжёвывая третью по счёту жевательную резинку.

Змей с укором смотрит из противоположного угла балкона. Харон чувствует его взгляд, но поднять голову и посмотреть в глаза учителя — не может.

— Твоё поведение недопустимо, — Змей каким-то непостижимым образом зависает над перилами балкона, куда устремлён взгляд Харона. — Это отвратительно, бесчеловечно, подло, абсолютно безответственно и…

— … и недопустимо для Топа, — заканчивает Харон. — Да знаю я, знаю. Ну так получилось, что теперь? Откуда я знал, что именно так всё выйдет?

— Не знал? — прищуривается Змей, склонив набок голову. — Серьёзно, Харитон? Ты не знал, что у парня никогда не было никаких контактов с представителями своего гендера? Ты не знал, чем это может закончиться? Что тебе нужно, чтобы ты это понял? Может, ему всё-таки надо было захлебнуться в том море, тогда бы до тебя дошло?

Харон стонет сквозь зубы и вцепляется пальцами во влажные волосы.

— Я не знал, что он настолько, настолько… дикий.

— Должен был предвидеть, — Змей категоричен. — Обязан был, как Топ…

— Да какой я ему Топ, — горячится, перебивая, Харон. — Я ему вообще никто.

— Вот именно, — подтверждает Змей. — Ты для него вообще никто. Так почему же ты решил, что тебе позволено вести себя так, будто он — твоя собственность? Да и, честно говоря, твои замашки и в отношениях вызывают вопросы.

— Я не решал, — Харон опирается подбородком о перила. — Оно само как-то так вышло. Я не хотел…

— Не хотел? — Змей качает головой и растворяется в густом сумраке южной ночи.

— Хотел, — упавшим голосом соглашается Харон. — Хотел я… И сейчас хочу. Постоянно его хочу. Совсем мозгами поехал. Но да, так — вот именно так — нельзя было. Да и вообще нельзя. У него своя жизнь, у него своё мировоззрение, и кто я такой, чтобы ломать это всё. Ну да, ему хорошо со мной, бесспорно. Но секс — это же ведь ещё не вся жизнь, хотя и без секса жизнь — не жизнь. Но помимо секса есть ещё блядский социум с его установками, и не каждый может противостоять… Блядь, что я несу? Какой в пизду социум, с социумом ему разбираться ещё предстоит, я в первую очередь ему самому жизнь испохабил.

«Наплевал ты мне в душу»

А ведь так и есть.

«Не разуваясь, по ней прошёлся»

Он полностью прав.

«Для тебя-то, конечно, ничего не произошло…»

Чёрт, ну он же сам…

Ну, конечно, сам он. Только прежде, чем он сам, ты его вымотал и морально, и физически. Приколами своими, ещё начиная с книжного. А в поезде ты что творил? Цирк весь этот… Зачем? Чего ты хотел добиться?

«Скучно живёшь? Развлечение себе нашёл?»

Тянет тебя, видите ли. Остановиться, сука, не можешь. Только свои желания видишь. Захотел — взял. А так нельзя. Нельзя, блядь. Ты его в поезде лапал, ты его здесь по своему хотению уволок. Руки заламывал, угрожал, душил… Сам он, как же. Какого хуя ты к нему примотался? Хочешь его? Хоти молча, блядь. А так, конечно, он сам всё сделал. Ты его довёл. Он это что, от большого желания сделал? Желание было, бесспорно, но сделал он это от отчаяния. И под алкоголем. На инстинктах. И для тебя это действительно ерунда, а для него… Ты его душу насильно вынул и изнасиловал. Прямо в ту самую душу. Молодец, блядь. А теперь возьми и скажи ему, что это ты от большой любви и слетевшей крыши…

Что, блядь? Любви? Да какая любовь? Когда любят, так не поступают. Эгоизм высшей степени, а не любовь. Как быстро ты его бросишь, когда трахнешь?

Никогда…

Да ладно, себе-то хоть не ври.

Это иначе…

Да конечно. Иначе, потому что он сразу на твой хуй не запрыгнул? Синдром охотника включился?

Заткнись, блядь.

Не нравится правда? А если бы он утопился к ебеням? Как бы ты смотрел в глаза его близким? Или сбежал бы и сделал вид, что ты здесь не причем? Как это называется? Доведение до самоубийства?

Заткнись, сука.

А ведь так и есть. Ты насильник. Ты самый настоящий насильник. Что бы ты сказал его матери? «Простите, но ваш сын погиб, потому что я его заставил отсосать себе»? Ты же у нас любишь правду, да? Правду бы и сказал. Ты же хотел этого. Хотел. Тебя же до сих пор плющит, когда вспоминаешь, как он стоял перед тобой на коленях. Взгляд его пьяный, поплывший. Ты же даже сейчас возбуждаешься, когда вспоминаешь свой хуй у него во рту. Извращенец конченный. Понравилось, да?