– Тогда, пожалуйста, согласуй. Я могу приехать через двадцать минут. И если потребуется убеждать Джейнис, найди необходимые доводы. Мне нужна помощь, Клинт.

– Успокойся, я справлюсь. Возможность причинения себе вреда – веское основание. – Джанетт закончила прополку одного ряда и по второму приближалась к нему. – Я просто хочу сказать, что при обычных обстоятельствах тебе следовало бы сперва заглянуть с ней в больницу, чтобы ее там осмотрели. Судя по твоим словам, она серьезно повредила лицо.

– Ее лицо не входит в число моих первоочередных забот. Одному человеку она чуть не оторвала голову, а головой второго пробила стену трейлера. Ты действительно думаешь, что я оставлю ее в смотровой наедине с двадцатипятилетним врачом?

Он хотел вновь спросить, в порядке ли она, но в ее теперешнем состоянии она могла просто взорваться, потому что именно так ведет себя человек, если устал и раздражен: набрасывается на того, кто не даст сдачи. Иногда, чего там – часто, Клинту не нравилось, что набрасывались именно на него.

– Скорее нет, чем да.

Теперь он слышал уличный шум: Лайла вышла из здания.

– И дело не только в том, что она опасна. И не в наркотиках. Просто… как сказал бы Джаред: «Мое паучье чутье подает сигналы».

– Может, и сказал бы, лет в семь.

– Раньше я ее не видела, могу поклясться на стопке Библий, но она меня знает. Она назвала меня по имени.

– Если ты в форме, а я уверен, так и есть, достаточно взглянуть на твой нагрудный карман.

– Правильно, но там написано «НОРКРОСС». Она же назвала меня Лайлой. Мне нужно заканчивать разговор. Просто скажи, что ее будут встречать, как дорогую гостью, когда я привезу ее к тебе.

– Не сомневайся.

– Спасибо. – Он услышал, как она откашлялась. – Спасибо, милый.

– Всегда пожалуйста, но ты должна кое-что сделать для меня. Не привози ее одна. Ты измотана.

– За рулем будет Рид Барроуз. Я поеду рядом.

– Хорошо. Люблю тебя.

Послышался звук открываемой автомобильной дверцы, вероятно, патрульного автомобиля Лайлы.

– Я тоже, – сказала она и отключилась.

Помедлила ли она, прежде чем ответить? Сейчас не было времени обдумывать это, вертеть эту мысль туда-сюда, пока она не превратится в то, чем, возможно, не является. Клинта это устраивало.

– Джанетт! – Она повернулась к нему. – Мне придется завершить нашу встречу пораньше. Возникли проблемы.

Своим заклятым врагом Коутс считала дерьмо, с которым приходилось сталкиваться по жизни. Немногие дружили с ним, мало кому оно нравилось, но большинство как-то примирялось, начинало его понимать – и вносило в него свою лепту. Начальник Джейнис Табита Коутс это самое дерьмо не терпела. Она по складу характера не имела с дерьмом ничего общего, что в любом случае было бы контрпродуктивно. Тюрьма в принципе была большой фабрикой дерьма, ей бы вполне подошло название «Дулингское женское заведение по производству дерьма», и работа Джейнис состояла в том, чтобы удерживать это производство под контролем. Волны дерьмовых предписаний накатывали из столицы штата, требуя, чтобы она одновременно снижала расходы и улучшала работу тюрьмы. Устойчивый поток дерьма шел из судов – заключенные, адвокаты и прокуроры состязались друг с другом, – и Коутс почему-то всегда вымазывалась по уши. Департамент здравоохранения обожал присылать дерьмовые проверки. Специалисты, которые приезжали, чтобы ремонтировать электрику, всегда обещали, что больше поломок не будет, но их обещания были все тем же дерьмом. Электрика продолжала выходить из строя.

Дерьмо никуда не девалось, даже когда Коутс уходила домой. Пока она спала, дерьмо накапливалось, его количество росло, как сугроб в снегопад, коричневый такой сугроб из дерьма. Вот и сегодня, когда у Китти Макдэвид поехала крыша, два фельдшера выбрали это самое утро, чтобы без предупреждения не выйти на работу. Так что куча дерьма дожидалась момента, когда она переступит порог.

Норкросс был серьезным мозгоправом, но дерьма он накладывал в достатке, требуя особого отношения и привилегий для своих пациенток. Она бы находила почти трогательной его хроническую неспособность признать, что подавляющее большинство этих пациенток, заключенных Дулинга, были гениями по части дерьма, женщинами, которые проводили жизнь, лелея дерьмовые оправдания своего поведения, да только махать лопатой приходилось именно ей, Коутс.

С другой стороны, под всем этим дерьмом у некоторых женщин скрывались веские причины. Джейнис Коутс не была глупой и бессердечной. Большинству заключенных Дулинга не повезло в жизни. Коутс это знала. Тяжелое детство, жуткие мужья, безвыходные ситуации, душевные болезни, которые лечились наркотиками и алкоголем. Они были жертвами дерьма, не только его производителями. Однако не дело начальника тюрьмы – отделять одно от другого. Жалость не должна мешать исполнять свой долг. Они сидели в тюрьме, и ей вменялось в обязанность заботиться о них.

А это означало, что она должна разобраться с Доном Питерсом, который сейчас находился перед ней и из которого дерьмо так и перло. Вот и сейчас он заканчивал свою последнюю дерьмовую историю, честный, несправедливо обвиненный трудяга.

Когда он добавил последние мазки, она сказала:

– Не надо вешать мне лапшу на уши по поводу профсоюза. Еще одна жалоба, и ты отсюда вылетишь. Одна заключенная говорит, что ты лапал ее грудь. Другая говорит, что ты прихватил ее за зад. Третья говорит, что ты обещал ей полпачки «Ньюпортс», если она тебе отсосет. Если профсоюз захочет с тобой возиться, это их дело, но я в этом сомневаюсь.

Коротышка-дежурный сидел на ее диване, широко расставив ноги (словно ей нравилось смотреть на его хозяйство) и скрестив руки на груди. Он дунул на кудряшки а-ля Бастер Браун, нависавшие над бровями.

– Я никого не трогал, начальник.

– В уходе по собственному желанию нет ничего постыдного.

– Я не собираюсь уходить и не делал ничего такого, за что мне может быть стыдно! – Его обычно бледные щеки покраснели.

– Какой молодец. У меня вот целый список постыдных деяний. И чуть ли не первым пунктом – решение взять тебя на работу. Ты – как сопля, которую я не могу стряхнуть с пальца.

Губы Дона хитро изогнулись.

– Я знаю, вы пытаетесь меня разозлить, начальник. Не получится.

Дураком он не был, в этом следовало отдать ему должное. Именно по этой причине его до сих пор не удавалось прижать к ногтю. Питерс всегда действовал осторожно, выбирал момент, когда рядом никого не было.

– Пожалуй, что нет. – Сидевшая на краю стола Коутс переставила сумку на колени. – Но попытка – не пытка.

– Вы знаете, что они лгут. Они же преступницы.

– Сексуальное домогательство – тоже преступление. Ты получил свое последнее предупреждение. – Коутс рылась в сумке в поисках бальзама для губ «Чэпстик». – Кстати, почему только полпачки? Давай, Дон, колись. – Она вытащила упаковку бумажных салфеток, зажигалку, таблетницу, айфон, бумажник и только тогда нашла то, что искала. Колпачок свалился, на помаду налипли ворсинки. Джейнис все равно смазала губы.

Питерс молчал. Она посмотрела на него. Мелкий подонок с шаловливыми руками, но невероятно везучий: ни один дежурный пока не выразил желания дать показания по его проступкам. Однако Коутс знала, что прищучит Питерса. Время у нее было. А время, по существу, еще один синоним тюрьмы.

– Что? Хочешь смазать губы? – Коутс протянула ему «Чэпстик». – Нет? Тогда за работу.

Питерс хлопнул дверью так, что она задребезжала в коробке, и протопал по приемной. Прямо истеричный подросток. Довольная тем, что дисциплинарная нотация прошла по плану, Коутс вновь занялась грязным «Чэпстиком»: принялась искать в недрах сумки колпачок.

Завибрировал мобильник. Коутс поставила сумку на пол и пошла к опустевшему дивану. Прикинула, насколько сильно не любила того, чей зад только что восседал на нем, и опустилась слева от выемки на центральной подушке.

– Привет, мамуля. – Голос Микаэлы накладывался на другие голоса, крики, сирены.